Оригинальное название: Ladies’ Man
Автор: Megii of Mysteri OusStranger
Ссылка на оригинал: www.fanfiction.net/s/6972910/1/Ladies_Man
Переводчик: Дом Ланкастеров
Бета: Дом Ланкастеров
Гамма: будет названа позже
Разрешение на перевод: получено
Тип: джен
Рейтинг: PG
Персонажи: Том Риддл, он же Волдеморт (и женщины, разумеется)
Жанр: драма
Размер: миди
Дисклеймер: канон принадлежит Джоан Роулинг
Саммари: семь (или восемь?) женщин, которые оказали наибольшее влияние на Тома Риддла и его становление как лорда Волдеморта.
Примечание 1: перевод выполнен на командный конкурс «Война Роз».
Примечание 2: за этот перевод нужно голосовать по критериям "качество перевода/общее впечатление"
читать дальше
Мать: жизнь
Том Марволо Риддл был на могиле матери трижды. Первый раз – как только подрос достаточно, чтобы понимать, где находится. Второй – когда узнал, что он волшебник. Третий – после того, как убил своего отца и его родителей. Надпись на могильном камне, заросшем сорняками и мхом, выглядит одиноко и заброшенно:
Миссис Риддл
Мать
Ум. 31 декабря 1926 г.
Мать
Ум. 31 декабря 1926 г.
Больше в приюте ничего о ней не знали. Как и он сам – на протяжении долгих лет.
Она подарила ему жизнь, носила его в своем чреве девять месяцев, дала ему имя, от неё он унаследовал способности к магии и древнюю кровь – он знает, что должен быть ей благодарен. Но благодарности он не чувствует – только ожесточение. Его лицо на самом деле не его, как и имя, – и то, и другое он ненавидит, ведь они достались ему от другого человека. Его наследие – великий дар, но и великое бремя. Как бы ни почитали его одноклассники кровь Слизерина, Том видел жалкую лачугу, где живёт его дядя, и знает: чтить там нечего, и, очевидно, уже давно.
Когда он подходит к могильному камню впервые, за его спиной стоит миссис Коул – будто ожидая, что он заплачет, или заговорит с той, что лежит под плитой, или, может быть, начнет молиться. Ничего этого он не делает, но сразу же проникается решимостью: «Я не стану таким, как ты. Я не буду лежать в этой заброшенной могиле».
Женщины постарше любят строить догадки о том, что причиной смерти миссис Риддл стало разбитое сердце – это так «романтично». Об этом можно всласть посплетничать, когда они думают, будто Том не слышит; и он клянется самому себе, что никогда никого не полюбит. Любовь убивает – история его матери тому доказательство. Он не позволит никому приблизиться настолько, чтобы его смогли убить.
Придя на могилу во второй раз, он и сам не знает, зачем он здесь. Через час ему нужно быть на железнодорожной станции, а дорога сюда заняла полчаса, но он всё равно стоит и стоит, и смотрит на камень, который с годами приобрел ещё более заброшенный вид. Его основание заросло одуванчиками, будто сам Бог положил туда букет; по крайней мере, никто другой, насколько известно Тому, цветов сюда не приносит – и уж точно не он сам.
Ему нравится думать, будто он унаследовал магию от отца, но точно он не знает – и это его страшно злит. И всё равно – в глубине души, юной, но наглухо закрытой от всего мира, он мечтает, чтобы мать была рядом, чтобы могла улыбнуться ему, обнять его, сказать ему, что он оправдал её надежды, – совсем как в настоящих семьях, за которыми он подглядывает через окна чужих домов.
Но миссис Риддл с ним нет – не будет ни объятий, ни ласковых слов, и надежды ему придется оправдывать свои собственные. С этой мыслью он уходит от могилы матери – и через некоторое время окончательно привыкает так думать.
Летом после шестого курса он находит семью отца и убивает всех. Отцеубийство. Теперь он знает всё, туман рассеивается, и перед ним предстает истина – горькая и неприглядная. Он плачет – один из редких случаев, когда он позволяет себе это делать.
– Как ты могла? – стонет он, обращаясь к могильному камню и зарываясь пальцами в мокрый грунт. Руки измазаны, под ногти набилась грязь, но ему хочется царапать и рыть эту землю, пока он не докопается до миссис Риддл – Меропы! мамочки! – чтобы уничтожить её, разметать разлагающуюся плоть, сорвать её с жалких костей.
Он чувствует себя таким обделённым, таким преданным, таким брошенным, и понимает, что это совершенно нелогично – как может тебя предать кто-то, кого ты никогда не знал? – но чувство всё равно не уходит, горячее и отвратительное на вкус, будто скисшее молоко. До сих пор он не знал её имени. Оно звучит, как имя маленькой девочки. До сих пор он не знал её истории; ему никогда не удавалось представить, как она выглядела – или каким было её детство, но теперь он увидел её жизнь глазами тех, кто тогда был с ней рядом. И эта жизнь оказалась ужасной, как ни посмотри, – ужасной, будто кошмарный сон.
Ему стыдно, что его родственники с маггловской стороны богаче и родовитее, чем с магической. Ему отвратительно, что от ненавистного отца – от человека, который никогда не хотел быть его отцом, – ему досталось не только имя, но и лицо. Это чужое имя. Чужое лицо. Это унизительная подачка – будто обноски с чужого плеча.
– Почему он? Почему этот мерзкий маггл? Почему?! – кричит Том. Его лицо мокро, и он заставляет себя поверить, что это капли дождя, хотя больше никуда они не падают.
– Он думал, что ты для него недостаточно хороша, а ты – ты всё равно!.. Почему тебе было мало меня? Чем он был лучше меня? Для него и я был недостаточно хорош! – он прижимается головой к могильному камню, выгибаясь, как животное, и выкрикивает всё, что копилось в нём столько лет.
Он хочет её ненавидеть – хочет ненавидеть свою мать. Но не может, потому что каким-то вывертом сознания понимает её. Понимает, почему она так отчаянно стремилась вырваться из вонючей конуры со змеёй, приколоченной к двери, сбежать от своего ненормального брата. Приют Вула, где живет он сам, ужасен, но расти в такой семье, должно быть, ещё хуже.
Жёлтый свет фонаря, качающийся вверх и вниз, возвещает о приближении кладбищенского сторожа. Том поднимается на непослушных ногах, оскалившись и втягивая носом воздух.
– Я больше не вернусь. Никогда, – шипит он, будто змея. – Я не стану таким, как ты. Никогда не полюблю, никогда не умру. Я ни за что не прошу прощения и не благодарю тебя за то, что ты дала мне жизнь.
Он уходит, не попрощавшись, и оставляет погребённым в сырой кладбищенской земле не только тело матери.
Миссис Коул: учение
Никогда – сколько бы времени ни прошло, хоть миллион лет, – Том Риддл не признает, что старая, ворчливая, раздражительная миссис Коул была его величайшим учителем. Никогда. Но это чистая правда.
Миссис Коул учит его читать и писать, когда он ещё слишком мал, чтобы пойти в школу, но слишком развит, чтобы обходиться без пищи для ума. Она не ждёт, что он, мальчик, научится готовить, но он запоминает многое, наблюдая за ней, когда приходит его очередь помогать накрывать столы. Благодаря ей он умеет складывать одежду и завязывать шнурки; и знает, как быстро можно бежать, прежде чем запутаешься в ногах и упадёшь. Она рассказывает ему детские стишки и сказки, поёт колыбельные и не позволяет другим детям издеваться над ним слишком сильно. Она объясняет, как пользоваться замысловатыми столовыми приборами, – и он никогда не садится в лужу на вечеринках у профессора Слагхорна, где слишком мало еды и слишком много вилок.
Она его не любит – его не любит никто в приюте – но по-своему о нём заботится. Если бы она ненавидела детей, она бы давно уволилась. Так что он знает, ей и правда на них не плевать. По-своему. Она – мать-гусыня, и пока она шагает впереди, гусята семенят за ней, выстроившись в ряд, но стоит ей остановиться, как они разбредаются – и попадают в беду.
Том помешан на аккуратности. Не дай Мерлин, какая-то из его книг или бумаг окажется там, где ей не место, – или одежда будет свалена мятой кучей на полу. Эта черта в нём от миссис Коул, хотя никто об этом не знает и он никому не расскажет. Он любит порядок; хаосу не место в его жилище, он не допускает беспорядка – разве только в припадке ярости или, что случается редко, в период депрессии. Грязь он не любит ещё больше. Если уж ему приходится довольствоваться подержанными вещами, он, по крайней мере, должен быть уверен, что они чистые. Грязные следы на ковре, отпечатки пальцев на зеркале – со всем этим он борется так же рьяно, как миссис Коул, а у неё всегда царит безупречная чистота.
Она научила его делать многое, но, может быть, ещё важнее то, чего она научила его не делать. Том никогда не пьёт спиртного и никогда не говорит правды, если это может ему повредить. Сладкая ложь всегда лучше, чем горькая правда. Единственное исключение – когда кто-то пытается обмануть его самого. Но скоро все понимают, что этого лучше не делать.
Он знает, что мир несправедлив, а люди – подлы, и единственный способ выжить – делать подлости самому. Правосудие продажно и совсем не слепо, но зорко глядит по сторонам. Люди видят всё – цвет кожи, форму носа, красную кровь – и судят по ним, так, как им выгодно. Он хотел бы изменить это; если бы он верил, что у него получится, он свернул бы горы.
Он знает, на что годятся женщины (известно на что!) и чего хотят мужчины (известно чего!), и знает, что это одно и то же.
Он знает, что миссис Коул на самом деле мисс Коул. Мужа у нее нет и никогда не было. Но «миссис» звучит более внушительно и говорит о большем жизненном опыте – а это важно. «Миссис Коул» значит: она главная здесь и знает, что делать. Когда-нибудь его имя тоже будет звучать внушительно. Сейчас оно не примечательно ничем, и Том его ненавидит, но он заставит всех уважать его – как это сделала миссис Коул.
Он знает, что Библия и церковь – ерунда. Библию называют «словом Божьим», но её писали и исправляли люди; а церковь управляет паствой с помощью страха и чувства вины. Он никогда не согласится с тем, что он сам и другие сироты – незаконнорождённые и обречены вечно гореть в аду. И он не верит, что можно чего-то добиться, просто молясь Богу и ничего не делая.
Да, миссис Коул не учит его ничему особенно впечатляющему – например, как называются созвездия, или как приготовить напиток живой смерти, или как превратить мышь в чайную чашку. Она обычная женщина, маггла, не учёный и не могущественная волшебница – но от этого её уроки не становятся менее полезными. И именно поэтому он позволяет ей умереть своей смертью, от старости, в то время как многие другие исчезнут бесследно до срока, и никто не узнает, где они и что с ними случилось.
Эми: любовь
Эми Бенсон шесть лет, когда она остается сиротой. Тому восемь, когда Эми прибывает в приют Вула с двумя чемоданами и куклой, на чьё фарфоровое лицо со стёртыми чертами слишком часто накладывали мамину косметику. С первой же минуты ясно: они не поладят. Он терпеть не может её нытьё и то, как она ябедничает на него при любой возможности, как пискляво зовет миссис Коул, чтобы Тома наказали, и как пытается оставить за собой последнее слово в любом споре, заявляя: «Моя мамочка меня любит!»
– Твоя мамочка умерла! – шипит он.
– Неправда! – настаивает Эми в слезах, икая и размазывая по лицу сопли. – Мамочка стала ангелом в раю, и она всегда в моём сердце, она смотрит на меня с неба и любит меня. А тебя никто не любит!
Услышав это, он толкает её, злобно скрежеща зубами, и – о боже! Бедная, несчастная Эми падает на попку и больно ударяется, теперь её платьишко мокрое и грязное, ободранные ладони саднят – ах, какой ужас! И, конечно же, она бежит жаловаться, маленькая дрянь, и как бы его ни боялись другие дети, от миссис Коул спасения нет: она задаёт ему такую порку тростью, что он не может сесть, и отправляет спать без ужина.
Иногда он мечтает украсть трость и самому отхлестать миссис Коул – до тех пор, пока она не начнёт кричать и плакать. Правда, о том, чтобы побить Эми, он мечтает чаще, и эти мечты почти приятны – пока он не вспоминает, как она с красным, будто спелое яблоко, лицом, визжит и заходится слезами. Он приходит к выводу, что игра не стоит свеч, если при этом придется слушать её отвратительный вой. Том терпеть не может, когда кто-то плачет. Слезы еще никому не помогли, а у него всегда портится настроение, когда младенцы орут в комнате дальше по коридору и мешают ему спать.
Но что бы он ни говорил, сколько бы раз ни подставлял ей подножки, ни толкал и ни обзывал её, Эми всё равно его не боится, и это раздражает больше всего. Она так и не понимает, что от него нужно просто «отстать», – даже когда он разбивает неестественно белое, нечеловеческое лицо её куклы. Она лезет к нему снова и снова, будто нарываясь специально, и допекает его, и ноет, и плачет, и рассказывает о том, как любит свою драгоценную мамочку.
Том сходит с ума от зависти.
Он ненавидит её. Ненавидит за то, что она ябеда, и за то, что она помнит свою мать, а он – нет; и за то, что она снова и снова напоминает ему об этом. Она будто посаженное на одежду пятно, которое ничем невозможно вывести.
Шанс избавиться от неё представляется летом того года, когда ему исполняется девять. Весь приют вывозят на экскурсию к морю. Том заманивает в ловушку Эми и мальчишку по имени Деннис Бишоп, который немного старше него самого, – тот ненавидит Тома, и это взаимно; Деннис вечно врёт, выдумывает что-то, рассказывает небылицы и всё время сваливает вину на Тома, что бы ни произошло. Том уводит их с собой и заставляет заплатить за всё.
Деннис никогда больше не будет врать.
Эми никогда больше не будет говорить о своей матери.
Если они попробуют пожаловаться на него, языки завяжутся в узел у них во рту.
Он не собирается проливать кровь, это происходит случайно; красные капли впитываются в корку соли, покрывающую камни, и это зрелище завораживает Тома, как никакое другое. Он пытается понять, чья именно это кровь, но на самом деле разницы нет и разобрать невозможно.
После этого Эми наконец начинает его избегать, будто побитый щенок. Она и Деннис держатся поближе друг к другу, их языки связаны, и, как только он заходит в комнату, они стараются отойти от него как можно дальше. Он рад этому – очень, очень рад.
Правда, когда он уезжает учиться в Хогвартс и возвращается в приют только на летних каникулах, они привыкают к его отсутствию и начинают бояться меньше. Он пару раз напоминает Эми о том, кто он такой: загоняет её в угол и методично доводит, пока глаза её не начинают закатываться, а она сама – пинаться и дергаться, как дикая лошадь; хотя и без этого она вряд ли когда-нибудь забудет то, что случилось.
И если однажды Эми и Деннис вновь окажутся в пещере у моря… скажем так: Том всегда был немного сентиментален.
Минерва: умение руководить
В Хогвартсе Том Риддл позволяет командовать собой только одному человеку – Минерве Макгонагалл, старосте школы в 1944 году.
Она не очень красива и слишком независима, чтобы иметь много поклонников. Но у неё острый ум и сильный характер, и ученики младших классов, хоть и побаиваются её, постоянно обращаются к ней за помощью. Том и в самом деле согласен слушаться старосту Минерву, ведь она знает, что делает. В ней могут бушевать страсти, но руководствуется она логикой; она беспристрастна и непредвзята – факультет или чистокровность имеют для неё не больше значения, чем трава под ногами. Минерва разительно отличается от своего коллеги по должности, Корнелиуса Фаджа, труса и болвана. Том не понимает, почему Диппет назначил Фаджа старостой школы – у того нет никаких способностей руководителя; странно, что его вообще кто-то слушается.
Минерва – даже когда она одна против всех, – раз за разом берёт верх в спорах с другими старостами, настроенными более легкомысленно. В конце концов ей удается склонить противников на свою сторону, будто одинокому присяжному, который твердит: «Невиновен!»; и неважно, чего все требуют в этот момент, крови – или проведения школьного бала. Иногда ей даже удается в самом деле убедить Тома, что она права.
Она мудра и справедлива, как богиня, в честь которой её назвали, и, если верить слухам, такая же недотрога. Не то чтобы она не встречалась с мальчиками, но глупостей она не терпит, и если кто распускает руки, гнев её ужасен. Тому никогда не доводилось рассердить её по-настоящему, но он видел, как это бывает с другими, и его восхищает, как быстро все уступают ей, когда она в ярости.
Она хорошеет, когда злится, и он уверен, что в бою она будет настоящей разъярённой кошкой – будет шипеть, плеваться и царапаться, выгнув спину и глядя на противника исподлобья.
Минерва быстро ставит на место тех, кто попадается, нарушая или обходя правила. Испуганные, они смотрят на неё расширившимися глазами и стараются побыстрее успокоить её: «Да, мисс Макгонагалл». – «Извини, Макгонагалл». – «Я больше не буду, Макгонагалл». И действительно – те, кого она ругает, больше не безобразничают; они боятся её, хотя им на смену, чтобы бросить вызов её авторитету, неизменно приходят новые, более дерзкие, ещё не раскаявшиеся хулиганы.
Он видит, когда она милосердна, а когда – почти жестока. В этом году Хогвартс – её вотчина, и она управляет им железной рукой – или, когда нужно, совсем не железной, а нежной и мягкой. Том восхищается её умением руководить и втайне старается ей подражать. Он жесток в тех случаях, когда она сурова, и менее жесток – в тех, когда она проявляет великодушие. Он наблюдает, как она держится, что говорит и когда говорит. Она никогда не перебивает и не любит, когда перебивают её. Из неё выйдет хороший преподаватель, хотя сейчас она мечтает о большем.
Наблюдая за ней, он учится делать вид, что уверен в себе, хотя на самом деле ненавидит в себе всё, о чем знает.
Кажется, будто она, староста школы, в буквальном смысле возвышается над старостами факультетов, хотя на самом деле она не такого уж высокого роста; но даже когда все стоят рядом, возникает ощущение, что окружающие смотрят на неё снизу вверх. В этом году нарушителей правил меньше, чем в прошедшем, хотя он полагает, что история с Тайной комнатой сыграла в этом не последнюю роль. Тем не менее, Минерва достойна уважения и восхищения, и он полон решимости превзойти её в следующем году.
– Так, мистер Риддл, – говорит она, – передайте, пожалуйста, вечерним дежурным расписание обхода подземелий, которое вы составили.
Он обезоруживающе улыбается, и все девочки – кроме старосты школы – заливаются румянцем.
– Конечно, мисс Макгонагалл.
Беллатрикс: смех
Что бы о нём ни думали другие, лорд Волдеморт от природы не склонен к насилию. Он убийца – с этим не поспоришь; и всё-таки он предпочитает добиваться своего манипуляциями и убеждением, склонять противников на свою сторону иезуитскими доводами, а не смотреть, как они рыдают и молят о пощаде у него ног. Причинять страдания бессмысленно и отдаёт дурновкусием; ему это напоминает о нацистах.
Миртл умирает быстро, ничего не почувствовав, – так же, как и семья его отца, и Хепзиба Смит. Сведя с ума Берту Джоркинс, он убивает её вместо того, чтобы оставить мучиться. Фрэнк Брюс погибает легко и безболезненно. Чэрити Бербидж уже мертва, когда он отдает её на съедение змее. Пытками и издевательствами наслаждается не он сам, а его чистокровные последователи; он смотрит на их забавы снисходительно, раз уж подобное идёт на пользу делу. Если он кого-то и пытает, то скорее самих Пожирателей Смерти, чем врагов. К тем он по-своему милосерден, хотя они никогда этого не признают.
Лорду Волдеморту не доводилось встречать никого, у кого чужая боль вызывала бы такой же торжествующий смех, как у Беллатрикс Лестрандж, урожденной Блэк. Это действительно «торжество» – гамму чувств, которые звучат в смехе Беллатрикс, невозможно назвать «радостью» или «удовольствием», они слишком глубоки, слишком темны.
Она безжалостна и по-настоящему наслаждается чужими страданиями – гораздо больше, чем он в её возрасте. Не сумасшедшая, но стоит на дороге к безумию. Её настроения меняются быстрее, чем щелчок зажигалки. Единственное, что говорит в ней сильнее, чем ненависть, – это её кровь, а кровь Блэков такая же древняя и глубокая, как воды Темзы. Как и многие другие чистокровные, она рождена и воспитана, чтобы жить ради своего рода.
Беллатрикс похожа на лису – красивая, хитрая, коварная, какой только может быть настоящая слизеринка. Яда в ней нет, но это не имеет значения – её укус все равно смертелен. Он знакомится с ней в конце шестидесятых, после того как она выходит замуж за Рудольфуса Лестранджа – сына его школьного соседа по комнате. Она очаровательна, полна жизни, то и дело смеётся – и невероятно горда. Лорд Волдеморт впервые начинает войну, и его страстные слова, убеждённость в своей правоте и горящий взгляд привлекают многих – ему даже не нужно никого запугивать.
Он не сомневается: если бы она не была замужем, то пустила бы в ход все женские уловки, чтобы завоевать его. Даже теперь она кокетничает и расточает улыбки, хотя ему это безразлично – его не интересуют отношения, ни с ней, ни с кем бы то ни было ещё. Она отчаянно стремится к чему-то большему, чем жизнь обычной женщины – домохозяйки и игрушки в мужских руках. Когда восхищение, которое он внушает своим последователям, наконец превращается в идолопоклонничество, она первая падает перед ним на колени, целуя подмётки его ботинок, будто делала это всю жизнь, настолько опьянённая наслаждением, что хихикает не переставая.
– Мой господин. Мой господин. Мой господин.
Она повторяет это, как мантру, вкладывая в слова всё своё существо. Её муж ревнует, но не решается ничего предпринимать – после того, как Лестрандж-старший погибает при таинственных обстоятельствах. Никто из тех, кто знал Тома Риддла, не должен остаться в живых.
Лорду Волдеморту доводилось убивать и пытать. Но он не смотрит на это как на забаву – до тех пор, пока не видит, как смеётся Беллатрикс, убивая магглов. Людишки, которые мечутся, будто обезглавленные цыплята, и правда невероятно смешны. Его пытаются выследить, будто сыщики в старых детективах; но на сей раз преступник слишком умён для того, чтобы его поймал обычный аврор. Растерянность противников смешит его, а когда их, связанных, будто животных, бросают к его ногам, он с удовольствием наблюдает ужас на их лицах. Единственная, кто наслаждается этим зрелищем ещё больше, – это Беллатрикс; для неё Круциатус - настоящее развлечение. Наблюдая за ней, и он постепенно начинает считать пыточное проклятие развлечением – примерно как отрывать крылья жукам или повесить кролика Билли Стаббса на стропилах.
Но когда его нет рядом, чтобы спасти её, она становится добычей Азкабана, и, вернувшись в Англию, он находит уже не соблазнительную лису, а бешеную собаку. Её красота погибла, ум померк, она огрызается и кусает всех подряд и, хотя неизменно преданна ему, готова грызть поводок, если что-то идёт не так, как она хочет. Поводок держит он, а его душа изъязвлена целым десятилетием одиночества, поэтому терпение его коротко – и он вновь и вновь накладывает на неё Круциатус, и тогда она визжит, и царапает пол, и стонет, и, как он подозревает, заходится в оргазме.
А он смеётся.
Лили: одиночество
Том знает, что такое одиночество. В детстве у него нет друзей, а уже взрослым, став лордом Волдемортом, он не находит собеседников, чей интеллект был бы равен его. Но чувствовать себя одиноким в толпе совсем не то же самое, что действительно остаться совершенно одному. Вокруг него всегда были люди – часто его это раздражало, но они были, с ними можно было поговорить, дотронуться до них, пережить что-то благодаря им, научиться чему-то или научить.
А потом, однажды в ночь на Самайн, все изменилось.
– Только не Гарри, пожалуйста, не надо!
– Отойди прочь, глупая девчонка… Прочь…
– Пожалуйста, только не Гарри… Убейте лучше меня, меня…
– В последний раз предупреждаю…
– Пожалуйста, только не Гарри, пощадите… Только не Гарри! Только не Гарри! Пожалуйста, я сделаю все, что угодно…
– Отойди… Отойди, девчонка…
Теперь, оглядываясь назад, он понимает, что слишком поторопился. Он мало знал о своём противнике – и недооценил его. Что ему было известно о Лили Поттер? Почти ничего – только как она выглядит, статус чистокровности, и то, что её любит Северус Снейп. Он посчитал, что остальное неважно, и заплатил за свою ошибку ужасную цену.
Он потерял всё.
Потерпев поражение от рук Лили – ведь в действительности победила его она, а не её сын, – он не умирает. Он становится чем-то вроде призрака; лишённый возможности чувствовать или общаться, он с ужасом вспоминает слова своего старого учителя Слагхорна:
– Существование в такой форме… мало кто захочет этого, Том. Смерть и то лучше.
И правда, теперь он это понимает: жить так – не жить, а выживать, будто пиявка, паразит, почти теряющий способность мыслить, если поселяется в теле неразумного животного, – это действительно хуже, чем смерть. Даже когда он вселяется в змею – животное-одиночку – его жгучее стремление к людям, к контакту с ними, к какому-то разнообразию среди этой постоянной пустоты, не утихает. Он доходит до того, что совершает несколько слабых попыток самоубийства. Но его душа разорвана в клочья, его и так почти не существует, так что умереть ему не удаётся. Как можно убить себя, если всё, что тебя привязывает к материальному миру, – это чужое тело, на котором ты паразитируешь? Он может заставить мышь, в которую вселился, не убегать от ястреба – но сам он, увы, вместе с ней не умрёт.
Он никогда не был особенно уравновешен психически, но не был и сумасшедшим – ему всегда удавалось держать наследственное безумие в узде. Однако десять лет одиночества и однообразия окончательно сводят его с ума. Заключённым редко удаётся сохранить рассудок в одиночной камере, а его положение ничуть не лучше. Человек, какой бы извращённой ни была его натура, не должен так надолго оставаться один.
В течение первых нескольких лет он ненавидит Лили; он пытается понять, как ей удалось защитить ребенка – и почему с ним, лордом Волдемортом, случилось то, что случилось. Но Лили мертва, и постепенно его мысли переключаются на её сына, Гарри Поттера – Избранного.
Скользя сквозь самые тёмные леса Албании, он не чувствует времени. Может быть, с момента его поражения прошла дюжина лет – а может, сотня. За это время он успевает придумать тысячу способов убить Гарри Поттера, успевает составить сотню речей – некоторые цветистые и завораживающие, другие короткие и выразительные. Иногда Гарри погибает во вспышке зелёного света, иногда вспышка красная, а иногда Волдеморт завладевает душой мальчишки, как делает это с животными. Изредка он представляет, как убеждает Гарри присоединиться к нему и делает его своим учеником. Ему не нужен ученик – ведь он же бессмертен, но это могло бы стать для него развлечением на долгие годы. А иногда ему видится, как он душит Гарри Поттера голыми руками, будто маггл.
Но по мере того, как идёт время, его душа все больше и больше перенимает у тех животных, в чьём теле обитает. Он начинает забывать, кем он был и кто есть. Здания и машины, волшебные палочки, голоса людей кажутся ему не больше чем сном, увиденным перед пробуждением. Был ли он когда-нибудь человеком? Ему кажется, будто он всегда жил, как змея; он едва может представить, каково это – быть кем-то другим. Съесть грызуна, или птицу, или птичьих яиц. Поспать. Погреться на солнце. Поесть. Поспать. Погреться. Поесть. Поспать. Погреться. Когда существо, с которым он делит тело, умрёт, найти новое.
А потом появляется Квиринус Квиррел, и вместе с ним возвращаются воспоминания, человеческие прикосновения и человеческие голоса, и: «Я – лорд Волдеморт!»
Перемена внезапна и резка, и во многом болезненна. Общество людей стало для него чужим, и он уже не помнит, как вести себя в нём. Тот, кем он был раньше, и вполовину не был так опасен, как тот, кем он стал теперь. Едва кто-то делает неверное движение, неверный шаг, Волдеморт нападает без предупреждения и теряет над собой контроль. Он взрывается, как порох от искры, и яростно обрушивается на любого, кто даст повод, – даже если знает, что это только повредит делу. Он может притвориться – может говорить мягким голосом и изображать спокойствие, но внутри его ярость разрушительна, дика и безгранична. Другие мечутся и кричат, когда на них направлена его палочка, – будто лесные зверьки, которые попались в кольца змеи. Порой ему кажется, что он вновь чувствует запах албанского леса, вновь чувствует на языке вкус – теплой плоти и меха, всего маленького существа.
И не раз глубокой ночью, когда его Пожиратели Смерти смеются, и кричат, и пресмыкаются перед ним, он ловит себя на том, что хочет остаться один.
Гермиона: свет
Лорд Волдеморт никогда не повторяет своих ошибок – в том числе и во время второй войны. Он делает всё, чтобы неудачи первой кампании остались в прошлом. Теперь он не склонен недооценивать сторону Света и не сбрасывает со счетов лучшую подругу Гарри Поттера, не считает её незначительной, неважной или недостойной своего внимания – как считал Лили Поттер. Золотая девочка Гермиона Джин Грейнджер не зря занимает вторую строчку в списке «нежелательных элементов».
Он собирает о ней всю информацию, какую только может: единственная дочь двух зубных врачей, которых никто из его Пожирателей Смерти не может отыскать; у неё должна была быть младшая сестра, но у матери случился выкидыш; гриффиндорка; окаменела, встретившись с его василиском, когда была на втором курсе; выбрала абсолютно все предметы, которые преподавались в Хогвартсе, на третьем; держит кота-полуниззла; на четвёртом курсе некоторое время встречалась с Виктором Крамом; на пятом организовала «Армию Дамблдора» и вместе с Гарри Поттером сражалась в Отделе Тайн; и ещё много, много всего.
Когда она крадёт медальон Слизерина у этой жабообразной ханжи, Долорес Амбридж, Том не боится признать, что предпочитает, когда его носит Гермиона, а не Поттер или Уизли. В мальчишках его подпитывают их сомнения и страхи, в Гермионе – её желания, её неутолимое любопытство. Когда золотая цепочка обхватывает её красивую шейку, тяжёлый медальон устраивается между её грудей и поскрипывает от удовольствия. Её ум так прекрасен, и – как и в случае с мальчишками – ему даже не нужно врать ей, чтобы посеять в её мозгу семена сомнения. Он видит её душу и знает всё, что знает она, – всю её короткую жизнь и все нехитрые планы насчет хоркруксов.
Он знает: нет ничего, от чего сложнее было бы избавиться, чем от самых обыкновенных мыслей – если они однажды поселились в сознании.
– Я могу научить тебя таким удивительным вещам, Гермиона, – воркует он над ней глубокой ночью, и она вновь и вновь лежит без сна. – Не Тёмной магии, нет, – нам ни к чему углубляться в Тёмные искусства, если ты этого не хочешь. Я много чего знаю. И я хочу рассказать тебе об этом, показать тебе всё, научить тебя. Просто забери меня отсюда.
Гермиона умна – почти так же умна, как был он в её возрасте. Но ей никогда не сравняться с ним, несмотря на все её отличные оценки и смелые порывы. Она слишком слепо доверяет книгам, печатному слову, ей недостает творческой жилки, позволяющей совершать прорывы, которые остаются в истории. Она не изобретатель и не первооткрыватель. Она действует творчески только когда мстит: когда по-маггловски – то есть максимально оскорбительным для чистокровного образом – бьёт кулаком в слишком острый подбородок Драко Малфоя; заставляет слово «ЯБЕДА», составленное из огромных багровых прыщей, появиться на лице Мариэтты Эджкомб; уводит Долорес Амбридж в лес, где ту едва не растерзывает стадо кентавров… всё это прекрасно, но этого мало – ведь ни в чём другом она, увы, не может похвастаться таким же творческим подходом. Поэтому Гермиона Грейнджер хоть и представляет угрозу, но только как подруга Гарри Поттера, а не сама по себе.
Если для неё найдётся подходящий учитель, она станет сильным политиком – и пусть принципы не позволят ей лгать, она прекрасно знает, как заставить работать на себя правду. Жаль, что Гермиона так привязана к Поттеру. Она была бы очень ценным союзником для лорда Волдеморта – если бы он смог привлечь её на свою сторону.
Но Том не верит, что ему удалось бы убедить её перейти к нему. Может быть, она могла бы сохранить нейтралитет – благодаря своей ненасытной жажде знаний; для Тёмной стороны она слишком добра, а её убеждения слишком крепки. В ней слишком много любви и самоотречения. Том видит в Гермионе тень того, кем сам мог бы стать, если бы жизнь сложилась по-другому – если бы не умерла его мать, если бы он сделал другой выбор, если бы его юность не пришлась на Вторую мировую. Если кто-то и мог бы заставить его свернуть с выбранного пути, то разве что Гермиона Грейнджер (но этого никогда, никогда не случится).
Том радуется, когда мальчишка Уизли уходит, полный подозрений и обид, и оставляет Гермиону безутешно плакать. Она становится более уязвимой для Тома, чем когда бы то ни было; но медальон – неодушевленный предмет, он зависит от своего носителя и подвержен его влиянию, а значит и Том, в свою очередь, становится уязвимым для неё, хотя она этого не знает и никогда не узнает.
– Он не любит тебя. Он не думает о тебе – а я думаю, Гермиона.
Но как бы он ни склонял её, как бы часто ни заставлял её плакать от отчаяния и боли, сломить её не удается. Что бы он ни нашёптывал ей, она так и не уходит от Поттера, как это сделал Уизли. Это раздражает его безмерно, но достойно восхищения, а Том всегда любил трудные задачки.
Когда Уизли возвращается, ярость Тома неописуема. Хоркрукс знает, всё кончено, – ещё до того, как Уизли поднимает меч Гриффиндора. Неважно, что Том покажет ему, – мальчишка уничтожит его из одной только мелочной ревности. Том был так близок к цели! Ему почти удалось рассорить этих троих, – и вот теперь он вынужден отступить! Он уверен: Гермиона была на грани, буквально на волосок от того, чтобы уйти от Поттера – от Поттера, который был так холоден с ней и так раздражён, когда она сломала его палочку, что она чувствовала себя ещё более одинокой и ненужной, чем раньше. Том не стал бы с ней так обращаться! Он знает, если бы медальон собиралась уничтожить Гермиона, он мог бы её уговорить, но уговорить Уизли невозможно – не больше, чем Поттера.
Досадно, что лорд Волдеморт за многие километры отсюда, в своём искусственно созданном теле, полностью отрезан от своего неодушевлённого хоркрукса. Ведь всё могло быть иначе. Если бы он только больше заботился о частицах своей души, а не оставил медальон ржаветь в пещере на долгие годы!
В Гермионе есть страсть, есть жизнь, в её глазах горит свет, какого лорд Волдеморт никогда не видел, пока впервые не встречается с ней лицом к лицу во время битвы за Хогвартс. Когда к его ногам кладут тело Гарри Поттера, она вскрикивает, будто не может поверить своим глазам. И, глядя на неё, он видит: она действительно не верит, что мальчишка мёртв. Может быть, когда Шляпа распределила её в Гриффиндор, Гермиона и потеряла свой шанс прославиться, но получила кое-что взамен – веру, которую ничто не может поколебать.
Волдеморт всегда знал, что в конце концов победит Поттера, но теперь, глядя в лицо Гермионы, он почти готов поверить: всё будет так, как она считает правильным, – он проиграет, а те, кого она любит, выживут и оправятся от ужасов его двухлетнего правления.
Не смешно ли, что девчонка, которую лорд Волдеморт видит в первый раз, может оказать на него такое влияние?
Но – к его удивлению и ужасу – не проходит и нескольких минут, как оказывается, что Гарри Поттер действительно жив, и всё, во что верила, на что надеялась Гермиона Грейнджер, начинает сбываться. Лорд Волдеморт терпит поражение, и палочка в его руках обращается против него, предаёт его, покидает ради мальчишки-выскочки, и последнее, что он видит, – это тоннель, в конце которого свет.
Нагайна: богиня
Нагайна начинает жизнь как обычная ядовитая змея на полуострове Индостан – в джунглях, как дикое животное, умеющее искусно охотиться и ещё более искусно прятаться от более крупных хищников. Опасные двуногие, называемые людьми, встречаются ей часто, и в юности она учится избегать их – до тех пор, пока не вырастает достаточно, чтобы узнать, как вкусна их плоть по сравнению с её обычной пищей.
Она – самая крупная змея, которую видело местное племя, она выросла на мясе поросят и заблудившихся детей, а возрастом равна взрослому человеку, поэтому однажды её ловят и с тех пор почитают как воплощение богини-змеи Манасы.
Первые несколько месяцев Нагайну держат в клетке, чтобы она не сбежала и не убила обитателей деревни ночью, когда они спят. Они не хотят причинять ей вреда и устраивают ей ложе на алтаре, покрытом душистыми орхидеями, лотосами и листьями манго; туда же кладут ежедневные подношения – еду и благовония. Когда её наконец выпускают, она, мстя за своё заключение, кусает и пожирает мальчика и только потом устраивается в святилище и принимает поклонение и восхищение жителей деревни. Они одновременно боятся и обожают ее. К ней приближаются на коленях, кланяясь так низко, что лбы касаются земли, кладут перед ней коричневых зажаренных поросят, предлагают ей тела умерших, украшают её огромное тело прекрасными золотыми украшениями и яркими тканями. Люди с восторгом наблюдают за тем, как она сбрасывает кожу, и одурманивают её благовониями и перебродившими фруктами, чтобы она не чувствовала боли, когда их руки гладят её тело, снимая отжившие чешуйки. Они украшают ее кожей всё: двери, постели, одежду. Она – символ процветания, плодородия и возрождения. Благодаря благословениям и заклинаниям их гуру она становится ещё больше и сильнее.
В Индии много заклинателей змей, и Нагайне нравится, когда они приходят и играют для неё красивую музыку, – а ещё больше нравится, когда удаётся их съесть. Но иностранец с лицом, похожим на лик луны, кажется ей особенно загадочным и притягательным. Он называет себя Волдемортом. Заклинатели змей умеют общаться с ней с помощью дудок пунги и раскачивающихся движений, но чужестранец – первый человек, который говорит с ней на её языке.
Увы, разговаривают они недолго. Он не обращает на неё особого внимания, ему интересен только деревенский жрец и магия, которой тот владеет. Впервые за долгое время Нагайна чувствует смутное недовольство. Она покидает храм и отправляется в деревню, ползает кругами, пока не находит чужестранца, а потом наблюдает за ним, когда ей кажется, что он не видит её. У него есть тонкая, прямая деревянная палочка, которая служит для того же, что и огромный сучковатый посох жреца, но палочка Волдеморта, несмотря на свои скромные размеры, неизмеримо могущественнее. Нагайна вспоминает, что укус новорождённого змеёныша тоже гораздо опаснее укуса взрослой змеи, потому что змеёныш ещё не умеет контролировать количество яда, которое достанется жертве. Волдеморт умеет творить с помощью своей палочки такое, о чём деревенский гуру может лишь мечтать.
К её великому сожалению, чужестранец не задерживается надолго. В этом крохотном тропическом раю для него мало интересного, поэтому он уезжает меньше чем через две недели. В течение нескольких часов Нагайна безутешна, и обитатели деревни разбегаются из храма в ужасе, а несколько человек так и остаются лежать на земле, в агонии или мёртвыми, с чёрными синяками на местах её укусов.
Ничто не остается прежним после визита Волдеморта, он меняет жизнь маленькой деревни навеки – точнее, меняет жизнь Нагайны. Деревня долго была её домом, её нирваной, но теперь она кажется скучной, постылой. Огромной змее хочется движения, ей не хватает азарта охоты, ощущения собственной власти, когда жертва бьётся и умирает в её исполинских кольцах. Она снова хочет быть свободной.
Нагайна отказывается от жизни деревенского божества, чтобы пуститься на поиски человека с молочно-белой кожей; а поскольку деревенские жители скорее убили бы её, чем позволили бы ей уйти, она убивает их сама, и вся деревня – кроме священного мальчика с хвостом – остается разлагаться там, где она её покинула.
Волдеморт не успевает уйти так далеко, как она опасалась, и она легко идет по его следу. Люди, которые встречаются ей на пути, кричат и разбегаются при одном её виде, бросая стирку или скот, и по мере того, как она приближается к цивилизации, их становится всё больше. К ней посылают заклинателей змей, но она не обращает на них внимания, лишь раздраженно кидается на их босые, почерневшие ноги, если они пытаются следовать за ней.
Она находит Волдеморта в доме одного богатого и влиятельного человека, у которого он остановился; погружённый в раздумья, он сидит над кучей свёрнутых свитков. Он иностранец, поэтому ей сложно распознать выражение его лица, но она чувствует его эмоции по запаху – он не удивлён, когда она свешивается с портьер, скрывающих стены и занавески, будто ковёр цветущих лиан. Он смотрит на неё сквозь переплетения золотой решетки и фигурного стекла, и его глаза так же черны, как его волосы.
– Здравствуй, – шипит он.
Нагайна сначала не отвечает, плотнее обвиваясь вокруг люстры и вдыхая воздух вокруг него.
Он сжимает губы и отставляет в сторону бокал, потом кладёт ногу на ногу и протягивает руку, призывая её.
– Иди сюда, красавица. – Его пальцы изгибаются, как бледные листья растений, сворачивающиеся на ночь, когда лишены света.
Она колеблется не дольше, чем мгновение, а затем спускается к нему – растянувшись во всю свою гигантскую длину, почти доставая от пола до потолка. Под действием собственной тяжести она в конце концов с гулким звуком падает на ковёр.
– Как тебя зовут? – спрашивает он.
– Нагайна, – смущённо склоняет она свою огромную голову.
Её имя звучит красиво и на человеческом языке, и на змеином, но если бы он был индийцем, он бы знал, что на самом деле это очень простое имя, обычное и ничем не примечательное. Оно значит всего лишь «самка Нага». Самка кобры. Её обожествляли и поклонялись ей, но в её имени ничего божественного нет. Просто название змеи.
Его длинные белые пальцы берут её за подбородок и поднимают треугольную голову так, чтобы их глаза встретились. Его лицо не похоже на человеческое, в нём проглядывает неутолимый голод, а губы кривит демоническая усмешка. Она высовывает язык и пробует на вкус древнюю, тёмную магию. Фокусы деревенского жреца ничто по сравнению с могуществом этого человека.
– Он бог, – думает она.
– Нагайна, богиня, – шипит он, явно довольный. Очень довольный. Она тянется к нему. Он так чудесно произносит её имя – в его устах оно звучит как имя царицы, имя настоящей богини, а не простой змеи, смертной, покрытой обычной кожей, а не чешуйками священного нефрита.
– Что привело богиню ко мне, простому чужестранцу в её владениях? – спрашивает он из какой-то извращённой вежливости – на самом деле он не может не догадываться, почему она оставила свой дом.
Слова льются легко:
– Я ненавижу их. Они поклонялись мне, но я была их пленницей, а не богиней. Я хочу снова стать свободной, снова чувствовать волнение в крови, охотиться и убивать. Их мир был слишком мал, слишком ограничен. Я выросла из него, как из старой кожи, – говорит она то, о чём думала так долго. – Ты – самый могущественный человек, которого я встречала. Их гуру – просто неуклюжий сосунок по сравнению с тобой, хоть его магия и помогла мне вырасти. Мне нужна твоя власть.
Его рот приоткрыт, глаза сужены, но она чувствует по запаху, что он удивлён.
– Да, о да, я понимаю, – выдыхает он. Он протягивает бледную руку и гладит кожу на её шее, слегка скребёт её ногтями. Его прикосновения оставляют после себя лёгкое ощущение щекотки, напоминающее ей о том, как девственницы в деревне окунали руки в масло и мыли её, проводя крохотными, тонкими, нежными пальчиками по всей длине её тела. Ароматное масло, которое должно было притупить её чувства и удержать её на месте без решёток и замков.
– Думаю, я могу исполнить твоё желание, прекрасная Нагайна, – говорит он. Так начинается история любви зверя и чудовища. Он зовет её лечь к нему на плечи, и когда она устраивается, его глаза расширяются от удивления и восхищения, а лёгкий стул, на котором он сидит, трещит и гнётся под их двойной тяжестью. Тогда на его лице появляется жестокая усмешка, он встает с ней на плечах и выходит из кабинета, и первая же служанка, которая их видит, вскрикивает и падает на колени, уронив поднос с чаем, и кланяется, и бормочет молитвы – она принимает Волдеморта за бога Шиву. Хозяин дома, где он остановился, тоже считает это знаком небес и изо всех сил старается окружить гостя всей возможной роскошью и удобствами.
Нагайна и Волдеморт быстро становятся неразлучными. Он называет её «родственной душой» и привязывается к ней, как не привязывался ни к одному человеку. Она для него – самый доверенный и самый верный товарищ. Он – её бог, её отец, её хозяин и возлюбленный. Его сила дает силу ей, позволяет ей превзойти размером и продолжительностью жизни всех обычных змей, своих сородичей. С ним она видит мир, ощущает самые разные запахи и вкусы.
На пике своего влияния и власти он редко показывает её посторонним, он держит её в своих покоях, путешествуя по Великобритании. Она ненавидит холод и влажность. Когда он дома, он расхаживает с ней на плечах, будто вновь становясь Шивой. По тому, как перед ним склоняются другие люди, ей становится ясно: он, вероятно, и есть божество, запертое в смертном теле; и она удивляется, почему он не хочет избавиться от этого тела и обрести божественную сущность через смерть и бессмертие.
Но затем, через некоторое время, он действительно умирает – и возрождается. Что-то происходит, какой-то несчастный случай, и его бессмертная душа сбрасывает с себя смертную плоть, будто старую кожу. Больше ничто не привязывает её к Британским островам, и она покидает их, отправляясь туда, где климат теплее, а склоны холмов всегда пригревает солнце. В Албанию.
Когда Волдеморт возвращается к ней, она собственными глазами убеждается в том, чему учит индуизм. Её хозяина приносят к ней слабым, болезненным младенцем, но и в этой инкарнации он помнит всё, по-прежнему остается самим собой. Она заботится о нём, обвиваясь вокруг него, держа в тёплом коконе своих колец и своей любви. Когда его болезнь обостряется и с особой яростью терзает крохотное тельце, она, будто молоком, поит его своим ядом, пока не отдаёт его весь. Она – его мать, его доверенная, его ученица, его возлюбленная. Он пьет её смертоносный сок и становится сильнее.
План, как вернуть её возлюбленному хозяину прежнюю мощь, ещё большую мощь, рождается и формируется быстро, будто змеёныш, вылупившийся из яйца. Волдеморт не будет таким, как прежде; благодаря крови и молоку животных, которыми он вскормлен, его новое тело будет не просто человеческим, но больше, чем человеческим. В глубине души ей интересно, не проявятся ли в нём и её черты, как когда-то – черты его смертных родителей.
– Нагайна, моя красавица, моя драгоценная, иди ко мне, – воркует он, зовя её, над телом Берты Джоркинс. Тёмный ритуал подготовлен, и Нагайна должна сыграть в нём главную роль; она дрожит от нетерпения. Во всём этом есть нечто первобытное, изначальное, напоминающее о тех давних днях, когда ей поклонялись в джунглях Индии.
Его дыхание неглубоко и прерывисто, руки сморщены и слабы, но в красных глазах горят те же сила и решимость, что и тогда, когда она впервые увидела его.
– А теперь я сделаю тебя настоящей богиней…