[wars-of-the-roses]

Название: Сукин сын
Автор: Дом Ланкастеров
Бета: будет названа позже
Тип: гет
Рейтинг: NC-17
Персонажи: Регулус Блэк, Уильям Джагсон, Сьюзен Эйвери
Жанр: ангст/драма
Размер: мини
Дисклеймер: канон принадлежит Джоан Роулинг
Саммари: У подростков свои причины для убийства.
Тема задания: Рассказ о том, что происходит в голове у подростка, которому впервые приходится кого-то убить.
Предупреждение: нецензурная лексика, невинный вуайеризм
Примечание 1: фик написан на командный конкурс «Война Роз».
Примечание 2: за этот фик нужно голосовать по критериям "Раскрытие темы/общее впечатление"



Большой лист пергамента лежал на сырой траве. Влажные пятна расползались по нему, размывая строчки: «На второй десяток после варварского плена маги, пришедшие со стороны норманнов, заложили камень в основание…» Не пергамент на земле лежал, а «История Хогвартса», которую мама заставляла читать перед сном. Я знал эти сказания наизусть, хотя продираться сквозь них приходилось, уворачиваясь от локтей брата:

— Хватит читать, идиот, пошли в квиддич играть, мать разрешила… что это с ней? — и он хохотал как полоумный.

Откуда в Хогвартсе мама? Она ведь дома, аккуратно кладет эльфа на разделочную доску и ножом отрезает голову, потому что дыру на стене надо чем-то прикрыть. Домовики ведь не люди, а дыра — она дыра, она некрасивая, ее прикрыть нужно.

Книга была настолько велика, что могла накрыть опушку леса, квиддичное поле, дорогу в Хогсмид и всех-всех людей. Но вместо этого один из листков медленно согнулся пополам, огромные ножницы сделали несколько разрезов, и уголки завернулись. Повинуясь ловким пальцам, пергамент складывался в оригами; легкий шорох бумаги, подобно ветру, носился по ветвям орешника и теребил листья. Я стоял на коленях и смотрел, как на поляне вырастал бумажный замок: сначала пальцы сложили фундамент, потом отогнули Северную башню, затем — Астрономическую; скрутили из пергамента провисающий мост, оторвали клочок и пристроили его вместо окошка в кабинете директора. Замок возвышался над поляной, распахнув картонные двери, а я палочкой шевелил человечков, выбегающих на парадную лестницу. Человечки огибали палочку, с писком уходили в стороны, висли на полированном ясене и падали на траву. Траву, кстати, тоже вырезали из пергамента и покрасили зелеными чернилами. В детстве у меня была игрушечная армия, и в ней служили такие же людишки в одинаковых мантиях.
Большой зал, наполненный человечками, как мешок горохом, тлел, потому что кто-то подпалил край гриффиндорского стола. Вслед за столом занялись скамьи и подсвечники: они обращались пеплом и крошились, стоило до них дотронуться. Я не решался подняться с колен, чтобы не разрушить замок, и без того обреченный на гибель. Я палочкой подталкивал однокурсников к выходу, ведь не желал, чтобы они сгорели. Однокурсники пищали и идти никуда не хотели — сначала следовало позавтракать, а лучше пообедать. И я злился: их спасают, а они еще и выделываются! Тогда взял да и раздавил одного указательным пальцем, вдавил в картонный пол и размазал. А потом второго, только на третьем опомнился и на ноги вскочил. Замок покачнулся, по швам затрещал, обрывки бумаги в воздухе болтались, и край стола тлел. Человечки бросились бежать, но я не позволил — перетоптал всех, а потом долго стряхивал со ступней трупы. Сухие трупы в клеточку, как страницы из маггловской тетради, которую Сириус как-то домой притащил. Где только взял? Я вырывал листки, комкал и выбрасывал, и топтал, и швырялся бумагой. Комки заполняли все пространство от Запретного леса до завтрашнего дня. И покойника вместо белой ткани накрывали лохмотья пергамента.
«Мы вверяем Господу Всемогущему брата нашего Уильяма…» — пробормотал Дамблдор под ухом и сложил кончики пальцев вместе. Он-то наверняка знал, отчего умер Уильям, а мне не говорил, только ухмылялся, гад такой.
У Сьюзи Эйвери тонкие руки и длинная шея, и это делает ее похожей на цыпленка. Цыпленок с такой шеей наверняка сдох, а может, ему помогли сдохнуть, и я уверен, что цыпленок попал в цыплячий рай, а его шея досталась Сьюзи. Сьюзен стояла рядом с братом, а тот ее не замечал, Сьюзен умоляюще смотрела на него, и по щекам ее катились слезы. Деревья по краю Запретного леса выстроились в колонну, как солдаты дубовой армии. У Запретного леса только был один край, второго нет, лес обрывался, как ветхая ткань, зато с той, другой стороны, тянулся и тянулся, пока не истлел.
«…в надежде и уверенности на воскрешение его души к вечной жизни…» — ворчал Дамблдор, прикрыв веки. Люди вырастали из травы, как тени, толпились вокруг, пялились огромными глазами и качали головами.
У Сьюзи Эйвери острые плечи и большие ступни. Вчера я жевал длинную жесткую травинку и разглядывал Сьюзи, а сегодня она гуляет с хаффлпаффцем Майклом.
«Храни его господь, и будь к нему милосерден, и даруй ему вечный покой, — Дамблдор ухмылялся, и очки-половинки блестели на солнце. Директор нахватался маггловских словечек, да и речь эту одолжил у маггловских священников — тех самых, что зарабатывали на подобных монологах. Так Сириус говорил, я сам не в курсе. Казалось, Дамблдор что-то задумал, но мне, само собой, рассказывать не собирался. — И покарай губителя его Регулуса Блэка страшными карами твоими, Господь Всемогущий. Аминь».
А. Да, я ведь убийца. Я убил двух человек. И теперь они стояли рядом со мной, усаживались на скамью за слизеринским столом и пристально наблюдали, как я запивал тост тыквенным соком. Наверное, они были голодны.


***
— Эй ты, слабак! — это меня окликают, больше кругом на несколько миль слабаков нет, только я. — Тащи свою задницу быстрее, ждать нас никто не будет.

В команде у нас шесть с половиной человек: три охотника, два загонщика, вратарь и половина ловца. Хреновая половина, как говорит наш капитан Уильям Джагсон. Его братец поддакивает, обнажая желтоватые зубы, и распахивает покосившуюся дверь. Раздевалка темная и сырая, в углу стоят метлы, а на лавках валяются забытые носки.

— Давайте быстрее, ребятки, меня еще две команды ждут, — полноватый господин с пышными усами, обвешанный фотоаппаратами, как новогодняя елка — шарами, распахивает объятия. — Три человека позади, а четверо сюда, на стулья, посередине, наверное, лучше капитана посадить…

Господин наводит на нас объектив самой большой фотокамеры, и во вспышке растворяются очертания комнаты, исчезает фотограф, остаются лишь звуки и цвета:

«Нет-нет, капитан слишком высокий, лучше вы, молодой человек, как вас зовут? Регулус? Мистер Блэк! Вот сюда, на стул».

Слабак, да, как раз такой, чтобы сидеть посередине, словно девчонка. Сьюзи Эйвери, у которой скверный характер и секущиеся волосы, любит фотографироваться, а еще она поджимает губы при виде меня. Эйвери сестру не любит, потому что та попала не в Слизерин, а значит, позорит семью. Ну, вот примерно как наш Сириус — глаза материнские его бы не видели.
Вспышка прожигает веки, проедает кожу и слепит глаза.

— Ты не должен закрывать глаза, Регулус, — мама своими руками прибивает голову эльфа к деревянной дощечке. Мама приехала в Хогвартс, чтобы следить за мной.

Голова эльфа сморщенная и заляпанная кровью — не отличимой от человеческой.

«Улыбайтесь, молодые люди, вы же попадете на первую полосу «Ежедневного пророка», — верещит голос, и объектив подмигивает бликами.

Для этой фотографии я оставлю место в коллаже. Думаю, рядом с заметкой о последнем появлении Темного Лорда она будет смотреться замечательно. Мама будет гордиться. И Сьюзи увидит первую полосу, конечно же, взглянет на того, кто сидит посередине, и вспомнит, что этот кто-то — ее однокурсник.

— Ты ведь со Слизерина, верно? — Сьюзи щурится и разглядывает меня, как червя на разделочной доске. — Что тебе нужно?

Я… можно я подарю тебе цветы и проведу по дорожке от замка до домика Хагрида? Мы будем сидеть на опушке Запретного леса и смотреть на верхушки деревьев. Я возьму тебя за руку и коснусь твоих губ, пока никто не видит и…

— Ты не знаешь, что нам задавали по трансфигурации?

Доспехи шевельнулись и захихикали, а может быть, в них просто засел Пивз. В эту секунду я хочу убить полтергейста и разгромить доспехи. Жаль, что Пивз — нежить, а доспехи крепко стоят на постаменте, и я чувствую себя гномом в сравнении с дементором: не вызываю ни страха, ни трепета, ни боли, только смех. И Сьюзи смеется, широко раскрывая рот, обнажая белые зубы, запрокидывая голову назад. Она машет на меня рукой и выдыхает:

— Ох-х, твой братец намного оригинальнее, чем ты. Вчера он предложил подарить мне дементора, перевязанного голубой лентой. Как думаешь, притащит? — у Сьюзи большие глаза и пухлые губы, к которым хочется прикасаться.

Мой братец безумец: мать его ненавидит не потому, что он позорит семью, а потому, что он гораздо умнее всех нас. Он не клеит коллажи из газетных вырезок и не утирает носы своим обидам, а просто хватает дементора за мантию и преподносит в подарочной упаковке. Ненавижу его за это. Моя ненависть превращается в ежа и сворачивается клубком, стоит дотронуться — выставляет иглы.

«Я валяюсь на кровати, у меня нет сил застегнуть штаны после сортира, и мой член, «как острая шпага»… пока что в ножнах, — Сириус ржал и курил в спальне, и запах дыма доносился до моей комнаты. — Чо ты смотришь, а? Так пишут в романах, которые читает эта твоя… Эйвери? Я не помню, братишка, и ты тоже не вспоминай. — Сириус был пьян, он наорал на мать, когда та начала визжать, и заперся у себя. — Эта твоя Эйвери, — брат сплюнул на пол, а я все стоял в дверях. Дверь моей спальни скрипнула. — Шлюшка эта твоя Эйвери.

— Заткнись! — еж выставил иглы и набросился на Сириуса, готовый заколоть до смерти. Он ведь не знал, что Сириус его не боится.

— У-тю-тю, — просюсюкал он. — Наш малыш подтянул штанишки и рвется захватывать мир. — Тошнота поднималась из желудка, горло обожгло, а Сириус лениво приподнялся на локтях и процедил: — Хочешь быть сукиным сыном? Зачем тебе это, глупыш? — схватил палочку и сотворил из воздуха платок. — Ты ведь маменькина радость! — он повязал платок на волосы и пошамкал губами. — Ты же даже снитч поймать не можешь, — Сириус смеялся совсем как Сьюзи, широко раскрыв рот и запрокинув голову. — Правильно, квиддич не для Блэков, ведь короли должны сидеть на трибунах и потешаться, а не гоняться за мячиком.

«Юные звезды спорта»… Как вам заголовок?» — восхищается своей находчивостью фотограф и щелкает затвором еще разок. Я наверняка получился с открытым ртом и глазами-щелочками. Сьюзи скомкает газету и кинет ее в камин, а Уильям поманит ее и поцелует.

— Между прочим, на фотографии и я есть, — якобы обижается Джагсон и с лживой тоской смотрит на зеленоватое пламя.

Он притягивает Сьюзи к себе и целует в пухлые губы, расстегивает ей мантию и сажает себе на колени, опрокидывает на спину. Ее белые бедра мелькают в разрезе юбки, когда Джагсон раздвигает их. Его широкие плечи заслоняют Сьюзи, и я невольно вытягиваю шею, подавляя тошноту. Зачем я в раздевалке, почему задержался, и с какой стати моя палочка завалилась за шкафчик — мне неведомо. Но я слышу сдавленные стоны и не могу закрыть глаза, хотя кто-то (тот, кто стоит за плечом) подсказывает выбираться отсюда, пока эти двое заняты друг другом. Но я же слабак, мне брат много раз это говорил, и Мальсибер, и даже мама намекала. Маме я верю. Мне видны лишь узкие ступни Сьюзи и задница Джагсона, и я тяну шею, как будто она пластилиновая, чтобы увидеть чуть больше. Пальцы сжимают добытую из-за шкафа палочку, пот выступает над губой, и противный пушок, который даже брить рано, намокает. Мокнет под мышками, пот течет по спине, а Сьюзен выдыхает имя Уильяма и не думает обо мне. Скорее всего, она не помнит о моем существовании.

«Никто из нас не осмелится вступить в ряды последователей Темного Лорда, потому что… — мама на мгновение замолчала. — Нельзя покупать наргла в мешке», — она закурила вонючую трубку, и отец поморщился, однако проглотил недовольное «не дыми» и вместо этого вставил:

«Я предпочитаю делать вид, что не знаю о его существовании. Кто он такой и откуда взялся, нам неведомо, — прокряхтел он, разминая плечо, и мама согласно покивала. — Надо обладать недюжинной смелостью, чтобы пойти за ним с завязанными глазами».

«Важно не то, знаешь ты о его существовании или нет, — каркнула мать и постучала себе по лбу. — Важно то, знает ли Темный Лорд о нашем существовании, а он ведь знает — наш древнейший род…»

— А я уже записался, — похвастался Уильям, показываясь из-за шкафа. Весь в пыли, он прошелся по гостиной и уселся напротив отца: — Темный Лорд сказал, что я подаю надежды… Брат меня порекомендовал, и я оправдал ожидания.

Откуда на Гримаулд Плейс Джагсон?

Пальцы меня не слушают и сами расстегивают пуговицу на брюках. Кровь приливает к паху, горячая-горячая, обжигающая, кажется, что сама кровь пульсирует в висках, в подушечках пальцев и бьет в переносицу. Уильям переворачивает хрупкую Сьюзи на живот и ставит на колени, чтобы трахать сзади. Она не сопротивляется, а я дергаюсь, будто это я лежу под Джагсоном; комната вздрагивает, и палочка падает на пол. Уильям резко оборачивается, но ничего не замечает, и я продолжаю наблюдать, не в силах оторваться.
Вспышки фотоаппарата мечутся по раздевалке, будто толпа пухлых волшебников с пышными усами направили на нас объективы фотокамер. «Еще один кадр!» — хором кричат они и щелкают затворами, а стоны Джагсона и Сьюзен забивают комнату от пола до ужина и от обеда до потолка.
Уильям пользуется Сьюзи, моей Сьюзи, у меня под носом. Той Сьюзи, которой я хотел подарить цветы и показать рассвет. Руки сводит судорогой, спина болит, а в висках стучит желание швырнуть Уильяма на пол и превратить в кузнечика. Или в бесчувственный камень, который можно выкинуть в окошко — пусть я потом вылечу из команды, пошло оно все.

— Сукин сын, — шипит Джагсон сквозь зубы и скатывается с дивана, оставляя Сьюзи. — Глянь-ка, кто у нас здесь.

Он хватает меня за шиворот, и кровь, покинув виски, пальцы и переносицу, несется к щекам. Я представляю, как выгляжу: красный, вспотевший, с выпростанным из штанов членом, а Сьюзи, распахнув большие глаза, разглядывает меня, как безделушку на витрине. Бесстыдно шарит по мне взглядом, а я трепыхаюсь, как рыбина на суше, но сделать ничего не могу, и вою от бессилия. Взгляд ее останавливается на моем животе, и она хихикает, прикрыв ладошкой рот:

— Так ты все видел? — ее забавляет мое унижение. — Он теперь всем разнесет, — Сьюзи надувает губы, посмотрев на Уильяма.

— Не разнесет, утю-тю-тю, малыш, — Джагсон хохочет и похлопывает меня по паху, его ладонь сухая и твердая, та, что только что гладила Сьюзи по груди.

Еж катится и бросается на Джагсона, прокалывает иглами, и он падает на пол, а я оказываюсь над ним. Палочка в двух шагах, дотянуться до нее — раз плюнуть, прошептать пару слов еще проще.

— Трусишка, — дразнит Уильям. — Не расстраивайся, Сьюзи больше ломается, а вообще-то она согласна. Или тебе маменька уже подобрала невесту-то?

— Заткнись… сука, — в горле застревает комок из кислой ненависти, сырой злости и пыльного возбуждения. — Завали рот.

— Ты неудачник, Блэк. — спокойно говорит Джагсон, словно это не он валяется на полу, а я. — Везде второй. А хочешь, я поговорю со Сьюзи, и она тебя утешит? Давай его в таком виде в гостиную притащим? Пусть народ повеселится, — он подмигивает Сьюзи и с размаху лупит меня по щиколоткам.

Раздевалка переворачивается вверх дном, и я лечу на пол. Тело, как мешок с костями, сталкивается с деревом, и боль с визгом взлетает под потолок, набрасывается на меня, рвет острыми зубами. Кто-то сильно, мучительно кричит, и лишь спустя пару секунд я понимаю, что это я.

— Пусти! Пусти, Джагсон! — он тащит меня по полу за ноги, брюки сползают, занозы впиваются в плоть, а Сьюзи по-дурацки хихикает. Голая, как будто только что появилась на свет. — Пусти, мудак!

— Не-е-т, сейчас все увидят, чем промышляет отродье Блэков, — скалится тот. И мне уже чудится, как мать орет издалека, сочиняя письмо: «Так опозорить славное, древнейшее семейство Блэков!»

— Отпусти, слышишь, ты! Отпусти!

— То-то братец твой с дружками поржут, — предвкушает урод, бросает меня на холодную землю и принимается стаскивать с меня штаны.

Нетнетнет, только не брат с клоуном Поттером и благочестивым старостой Люпином. Только не это, лучше сразу прибей.

— Задница, как у девки, — кривится Уильям, а Сьюзи, завернувшись в мантию, с любопытством выглядывает из-за двери. — Эй, народ, вы поглядите, кто у нас здесь! — выплевывает он, хотя я точно знаю, что вокруг ни души. Но в тот момент чудится, что на поляне толпы людей, и все с камерами: «Улыбнитесь, мистер Блэк!»

— Отъебись! — звук рвет нить, натянутую между мной и Джагсоном. Уильям замолкает и давится слюной, а я меня подкидывает как на пружинах. Шея у него широкая, жирная, массивная и податливая под моими руками. Мудак хрипит и цепляется за пальцы, превратившиеся из пластилиновых в железные. Морда его краснеет от натуги, наливается, как воздушный шарик алыми чернилами, он сучит ногами по земле и пытается пнуть меня. Удары кулаков обрушиваются комками грязи, а палочка валяется в нескольких дюймах — моя, чужая, не важно. — Сектумсемпра! — это заклятие, накарябанное на корке учебника, въелось в корку мозга, и не отпускало, словно знало, что вскоре пригодится.

По телу Джагсона проходит судорога, и он замирает, подергиваясь. Пальцы разжимаются, палочка падает и катится прямо в лужу крови, в которой он барахтается, похожий на лягушонка. Рука моя дрожит, и все силы уходят на то, чтобы успокоиться.
Мерзлая тишина опутывает меня, Сьюзи, застывшую на месте, и раздевалку, по стене которой ползет ледяная дорожка. Уильям хватает ртом воздух, зажимает раны на груди и животе, но они расползаются по телу как насекомые: стоит прикрыть одну, как тут же появляется другая, разъедает кожу, как гной бубонтюбера.
Агония длится считанные секунды, извращая черты лица; руки и ноги Джагсона выпрямляются, точно в них вставили металлические прутья, спина выгибается, будто кто-то дергает за нужные нитки.
И все. Больше ничего, как будто на кнопку нажали.
Глаза щиплет, когда в них попадает пот. Я вытираю ладони о мантию, оставляя на ней красные разводы.
Теперь меня будут бояться, если, конечно, узнают.
А если узнают, посадят, ведь убийцы же сидят в Азкабане, правда?
Но бояться все равно будут.
Мама не обрадуется, а папа встанет из кресла, выбросит трубку и плюнет на пол. Сириус вбежит в комнату и выкрикнет: «А я говорил! Я предупреждал! Этот ваш Регулус такой же мудак, как и я!»
Джагсон непонимающе смотрит на меня с земли. Глаза ввалились, остались просто две дыры, и сквозь них я вижу, как он думает: «Вот идиот, на шутку повелся. Вокруг-то никого, я же пугнуть хотел, не больше, а он сразу с палочкой бросается. Слабак».

— Сукин сын, — шепчет Сьюзи, кутаясь в мантию.

Пустота в голове. Мозги и мысли вытряхнули в мусорную корзину.
У Сьюзи Эйвери маленькая грудь. Мантия падает на траву, обнажая костлявые ключицы и тонкую шею. Желание дотронуться до груди обжигает руки.

— Сукин сын, — она забывает другие слова, но может повторять то, что говорил Джагсон.

«Она все видела», — намекает сукин сын внутри меня. Палочка валяется в двух шагах.



***
«Мы вверяем Господу Всемогущему брата нашего Уильяма…»

Бумажный замок, сложенный из страниц «Истории магии» едва держался, как на соплях. Я боялся подняться на ноги с колен, чтобы не разорвать его в клочья. Сьюзен стояла рядом с братом, но тот оглядывался по сторонам и потирал левое предплечье. Наверное, гадал, кому не угодил молодой слуга Темного Лорда. Не видел сестру.
Тропинка, ведущая к Большому озеру, сделанная из веревочной закладки, исчезала с виду, а деревья можно было повалить пальцем — при желании.
Я убийца, мне уже можно.

— Ты совсем неправильно убил, сынок, — наставлял крохотный Дамблдор, взмахивая палочкой, чтобы комья земли забросали крышку гроба. — Не так убивать надо. Ради чего ты убил? Подумай!

— Потому что он хотел меня… опозорить. — Наверное. Я не уверен. Мне захотелось его убить.

— Только поэтому? — Дамблдор уставился на меня, сверкая очками-половинками, и я подвинул его палочкой.

Я бы мог сказать, что Темному Лорду нужны смелые слуги, но какой же я смелый? Я вообще не думал про Темного Лорда, Мерлин упаси.

— Чтобы одни люди были бессмертными, должны умирать другие люди, — директор вытер бородой пот со лба и уцепился за краешек моей мантии, чтобы ветром не сдуло.

Вы не поверите, профессор Дамблдор, но я и об этом не мыслил. В момент, когда Джагсон исходил кровью и слюной на земле, я не помышлял ни о славе, ни о бессмертии, ни о будущем. Я вообще не думал, потому что нечем было думать. Наверное, стоило поразмышлять о своем поступке, но у меня не осталось сил и времени, простите.

— У тебя еще будет возможность, малыш, много возможностей, — запыхавшийся фотограф сделал снимок и опустил фотоаппарат. — Ведь существует еще и вторая полоса газеты.

— Говорите проще, пожалуйста, — голова разламывалась на части, и обломки падали, туда, где уже лежали обрывки картонного замка. — И я не малыш.

К гробу потянулись люди, чтобы попрощаться с погибшим.

— Молодые люди, сюда-сюда, — засуетился господин, держа нас под прицелом фотокамеры. Сюда проходите, — и к гробу подталкивал. — Самые высокие во второй ряд, а те, что пониже — прямо перед гробом садитесь. И улыбайтесь! Вы же не на похоро… Все равно улыбайтесь! — хихикнул он прямо как Сьюзи. Про Сьюзи все забыли, даже ее брат. Странно, что я ее видел, впрочем, не удивлюсь, если она будет преследовать меня и смотреть огромными глазами. — Фотография пойдет на первую полову, и вы все получите по экземпляру, сможете вклеить в памятные альбомы…

— Обязательно это делать… сейчас? — меланхолично поинтересовался Дамблдор, теребя бороду.

— Нам нужна вся команда, — насупившись, отчеканил господин, раздув усы. — Время не ждет, редактор нервничает! Сделаем вид, что капитан жив. Видите, он почти улыбается!

Я не заметил, чтобы Джагсон улыбался, он умел только скалиться.
Вспышка осветила бумажные цветы, крышку гроба и бледное, почти призрачное лицо Сьюзен — в клеточку, вырезанное из маггловской тетрадки. Фотограф щелкнул затвором, делая вид, что все живы.
Ну, раз все живы, можно считать, что я не убивал. Разве только пытался.