[wars-of-the-roses]

Название: Грязная Кровь
Автор: Дом Ланкастеров
Бета/Гамма: Будет объявлена позже
Тип: гет
Рейтинг: R
Персонажи: Вальбурга Блэк / Орион Блэк, Кричер, прочие Блэки и не-Блэки по мере надобности
Жанр: Драма
Размер: миди (~106 тыс. знаков)
Дисклеймер: Канон принадлежит Джоан Роулинг
Саммари: Подлинная история Вальбурги Блэк, урождённой Блэк
Тема задания: Размышления о жизни, войне и судьбах чистокровных родов женщины, выбравшей свою сторону, но остающейся в стороне от войны
Предупреждение: Не AU, но некоторым деталям канона дано альтернативное толкование
Примечание 1: Фик написан на командный конкурс «Война Роз»
Примечание 2: За этот фик нужно голосовать по критериям "Раскрытие темы/общее впечатление"
Примечание 3:

Хронология основных событий

Хронология основных событий:
1925 – родилась Вальбурга Блэк
1926 – родился Альфард Блэк, родной брат Вальбурги*
1929 – родились Сигнус Блэк, младший брат Вальбурги, и Орион Блэк, её троюродный брат и будущий муж
1949 – умерла Урсула Флинт-Блэк*
1950 – бракосочетание Сигнуса Блэка и Друэллы Розье*
1951 – бракосочетание Ориона Блэка и Вальбурги Блэк*, родилась Беллатрикс Блэк
1953 – родилась Андромеда Блэк*
1955 – родилась Нарцисса Блэк
1959 – умер Регулус Блэк-старший, дядя Ориона
1959 – родился Сириус Орион Блэк*
1961 – родился Регулус Арктур Блэк
1970 – бракосочетание Теда Тонкса и Андромеды Блэк*, имя Андромеды выжжено с родового древа
1976 – Сириус Блэк ушёл из дома, его имя выжжено с родового древа
1979 – умер Сигнус Блэк, имя Альфарда Блэка выжжено с родового древа*, умер Орион Блэк, умер Регулус Блэк (порядок этих событий – авторский)
1981 – Сириус Блэк осуждён по обвинению в убийстве Питера Петтигрю и случайных свидетелей
1985 – умерла Вальбурга Блэк
1995 – Сириус Блэк вступил в права наследства дома на площади Гриммо, 12
* Звёздочкой обозначены события, точная дата которых из канона не известна; авторская датировка не противоречит известным фактам канона.

1

1.
Закрепив вуаль, она медлит перед зеркалом, слушая, как затихает растревоженный дом. Ей слышно, как поскрипывают, злословя о незваных гостях, половицы, как отфыркиваются ковры, стряхивая отпечатки аврорских ботинок, как чихают портьеры от травяного запаха министерского эксперта по зельям, как кряхтит, распрямляя сгорбленную спину, кресло, в котором нынешним утром обнаружили тело.

Бренная оболочка, единственное, что от него осталось. В конце всё оказывается проще, чем в середине, когда она жила чувством долга и цеплялась за надежды, почти так же просто, как в самом начале, когда она ещё не знала ни долга, ни безнадёжности. Её собственное тело напоминает о себе ноющей усталостью в поднятых над головой руках, зыбким колыханием отражения, неумолимо живого в ватной тишине, объявшей, наконец, дом двенадцать на Площади Гриммо. Она легонько ударяет по стеклу кончиками пальцев, и тёмно-серое облако, клубясь и сгущаясь, заволакивает это зеркало и всех прочие зеркала в доме.

Вальбурга Блэк, урождённая Блэк, выходит из спальни и спускается по лестнице. Она слышит, как бесшумно закрывается за нею дверь, слышит, как позади неё скользит на волосок выше ступеней край чёрной мантии. Дом успокоился, и Вальбурга тоже спокойна.

Машинальным движением велев кинувшемуся под ноги домовику отправляться восвояси, она проходит в гостиную. Удел эльфа – суетиться, освобождая госпожу для главных дел, которых у неё всего два – рожать и хоронить, и убаюкивающий шёпот дома подсказывает ей, что ко второму она приспособлена куда лучше, чем к первому. “Кричер будет прямо тут, если хозяйке что-нибудь понадобится, что угодно, Кричер будет прямо тут,” – верещит тот, пока дубовые створки не смыкаются, оставив Вальбургу наедине с последней обязанностью.

Супруг ждёт её на ложе, торжественный и покорный среди пенящихся кружев. Парящие вокруг гроба свечи расступаются, позволяя приблизиться, чтобы поцеловать его. Она касается губами прохладного лба, поправляет на восковой коже блестящую чёрную прядь, и вьющиеся волосы пружинят безжизненно и механически. Вальбурга отстраняется, чувствуя, что Орион уже стал для неё предметом, такой же вещью, как погашенная люстра или притихшая мебель, но только лишней в этом доме. Опускаясь в кресло, она признаётся себе в том, что это произошло ещё до того, как домовик до скрипа вымыл его, узловатыми пальцами выбрав из порезов осколки, и уложил в эту стерильную постель. Нынешним утром, глядя на искорёженные предсмертным хрипом губы, на посиневшее лицо с расплющенной о столешницу щекой, на прожилки крови в лужице зелья, растекшегося из раздавленной склянки – уже тогда она видела не более, чем вещь. Тело её мужа, красивый инструмент, позволивший ей стать матерью, оставаясь Блэк, покоилось теперь в роскошном футляре, выполнив свою бесполезную, как оказалось, задачу.

Вальбурга слышит, как свистит холодный воздух, завихряясь вокруг крыльев совы, несущей в Министерство просьбу об открытии портала до кладбища, кажется, даже ощущает дрожание Струн, несущих весть её сыну. Другой сын – тот, что больше ей не сын – узнает о происшедшим из завтрашних газет. Это и к лучшему – конечно, похороны, на которых будет присутствовать Друэлла Блэк, вряд ли окажутся полностью благопристойными, но есть хотя бы слабая надежда, что обойдётся без откровенного скандала. Она морщится, припоминая ощущение неловкости, охватившее всех свидетелей нелепой сцены с рыданиями, которую учинила Друэлла неделей раньше, на похоронах своего мужа Сигнуса, младшего брата Вальбурги.

Новоиспечённая вдова Блэк задумывается над краткой, но исполненной достоинства отповедью, которой осадит рыжую самозванку, если та посмеет разыграть подобный спектакль над телом Ориона. За тридцать без малого лет своего брака Вальбурга ни на минуту не забывала о том, что приличия велели стереть из памяти семьи и общества: когда-то Орион Блэк и Друэлла Розье были помолвлены. Она не слепая, и ей известно, что неблагодарная француженка, в сущности, обязанная Вальбурге своим супружеским счастьем, всю жизнь была неравнодушна к её мужу, играя немыслимым “А что, если бы?..”.

Вальбурга приглушает раздражающий огонёк подобравшейся слишком близко свечи. Да, невестку надо будет поставить на место. Потерявшей всякий стыд дальней родне, всем этим вырождающимся Крэббам, обнищавшим Гэмпам и якшающимся с невесть каким отрепьем Лонгботтомам, и без Друэллиных выходок достанет поводов шептаться по углам, разбегаясь, будто вспугнутые мыши, при звуке шагов законной вдовы. Когда двое троюродных братьев, родившихся в один год, умирают, едва справив пятидесятилетие, рождаются слухи и о родовых проклятиях, и о коварных жёнах и наследниках, и о жестоких заговорах с участием секретных Орденов и Братств, чья тайная борьба уже давно кипит у самой поверхности, грозя вот-вот прорваться кровавыми пузырями… И только одному человеку ни к чему догадки и сплетни: Вальбурга Блэк знает всё, и не только об этой истории, но она позаботится о том, чтобы правда, более простая и более уродливая, чем замысловатые фантазии сплетников, умерла вместе с нею. Честь старинного и благородного семейства Блэк теперь в её руках, и надёжней рук не найти.

Ничего, думает Вальбурга, вскидывая голову так, что чёрное кружево высокого воротничка царапает шею, пускай болтают. Двадцать лет назад, когда Орион унаследовал этот дом, о странных занятиях и скоропостижной кончине его дядюшки Регулуса ходила такая молва, что тот, должно быть, крутился в гробу, будто Вредноскоп на общем заседании Визенгамота. Теперь же никто и не вспоминает об обстоятельствах вселения Вальбурги в заколдованный особняк, который она так привыкла именовать “домом своих отцов”, что и сама в это верит.

2

2.
Новый дом определённо понравился Вальбурге, понравился весь и с первого взгляда. Сколько она ни ходила по его этажам и лестницам, ей не попалось ни одной щеколды, ни одного портьерного шнурка, который хотелось бы заменить! Даже щели в оконных рамах, даже густая, свалявшаяся комками пыль на перилах, даже сажа, липнувшая к манжетам, стоило лишь приблизиться к любому из каминов – всё было именно таким, как должно было быть в жилище Блэков. Она прислушивалась к себе снова и снова, но не находила ни капельки раздражения, никаких отголосков привычного уже разочарования. Совершенно одна в этом пустом доме, казавшемся огромным по сравнению что с её коттеджем, что с трещавшим по швам от визга племянниц замком родителей, она, судя по отражению в оловянном зеркале, предупредительно опустившемся ради неё на фут вниз по стене, была счастлива, как никогда со дня... пожалуй, что со дня своего рождения!

Хотя... нет, не совсем одна – молодая очаровательная (нет, это зеркало просто замечательно! просто прелесть, как и всё в доме!) женщина-отражение погладила едва заметный живот под высокой талией. Да и дом был не совсем пуст – поминутно откуда-то появлялся домовик, в надежде, что молодой хозяйке что-то понадобится.

– Ну, что там у тебя, Кричер?
– Ваши домашние тапочки, мадам Блэк! Они согревают хозяев и берегут паркет.
– Да я вовсе не мёрзну! – Труба камина одобрительно, как показалось Вальбурге, загудела при этих словах. – Однако паркет… Пожалуй, милый домовик, я их надену!

Конечно же! Как она могла и помыслить о том, что двое чистокровных Блэков могли бы растить наследника в безликом, даже после семи лет так и искрящемся расширяющей магией коттедже, раньше служившeм летним домом каким-то обедневшим неудачникам? Настоящий дом Блэков – вот чего ей не хватало всё это время!

Домовик застыл посреди покрытого неопрятными пятнами пола гостиной, выпучив глаза и растопырив руки с расшитыми золотом бархатными туфлями. Ласковое обращение хозяйки ошеломило его, хотя он изо всех пытался привыкнуть к её странностям с тех самых пор, как она одна объявилась в доме в восьмом часу утра.

Новый владелец дома, молодой мистер Блэк, предупредил о своём прибытии неделей раньше, и Кричер едва не лишился рассудка от радости и от ужаса одновременно. Поводом к радости было то, что вместо Мастера Регулуса, благороднейшего джентльмена, но всё же при том холостяка, склонного – только будучи пьян, а так грех жаловаться! – к приступам жестокого сумасбродства, у Кричера наконец-то будут настоящие хозяева, его семья. Может статься, появится и маленький наследник, а значит, и смысл в жизни, помимо возможности украсить (Да, украсить! Для домовика Кричер довольно-таки привлекателен!) своей головой стену над кухонной лестницей. Ужас же переполнял его потому, что привести в порядок этот безумный дом, яростно сопротивляющийся всем его попыткам хоть что-нибудь изменить, было просто невозможно.

Убедившись в бессилии всех известных ему магических способов уборки, Кричер день и ночь бегал по лестницам с тазом мыльной воды, совком и длинной палкой с венчиком для смахивания паутины, но стоило ему почистить хотя бы одну комнату, как она опять стремительно зарастала пылью и паутиной – было от чего прийти в отчаяние! Приходилось смириться с мыслью, что новые хозяева, брезгливо пожав плечами, двинутся к выходу, а гвоздь над кухонной лестницей так и останется пустовать в этом грязном, холодном и ужасно упрямом доме, потому что Кричер просто-напросто засохнет от одиночества в одной из его многочисленных щелей…

– Апчхи! – раздалось вдруг из камина.
Едва позволив Ориону Блэку войти в гостиную, молодая хозяйка бросилась в его объятия с радостным криком:
– Сюрприз, дорогой – я уже тут! Пойдём скорей, я всё тебе покажу! Здесь так… здесь так мило!

*
– Я хочу-хочу-хочу этот дом – слышишь? – хочу его, вот и всё!

Орион с трудом узнавал жену. Вальбурга, обычно чопорная и сдержанная, хватала его за руки, заглядывала в глаза, и вообще вела себя так, как будто взяла у Друэллы несколько уроков женского кокетства – мысль, вызывавшая у него безотчётное отвращение. Он на многое готов был согласиться, лишь бы прекратить эту шумную и неприличную сцену, но требования Вальбурги были совершенно неразумны.

– Я знаю, что тебе не нравится на Оркнейских Островах, – начал он осторожно, – но ты должна признать, что тот дом в куда лучшем состоянии…
– Он мерзкий! – Вальбурга даже притопнула ногой в нелепой бархатной туфле. – Там негде повернуться! Ты бы ещё в наш замок предложил переехать!
– Странно, ещё на прошлой неделе ты и не думала спорить с Сигнусом, когда он расхваливал преимущества жизни с родителями, – удивился Орион. – Они наставляют внуков, помогают мудрым советом, своим примером способствуют утверждению нравственности…

Домовик, согнувшись в три погибели и подобострастно прижав уши, подтащил хозяевам два кресла. Орион вопросительно взглянул на жену и, пожав плечами, уселся. Та осталась стоять, сложив на груди руки и слегка подавшись вперёд, что придавало её невысокой фигуре неожиданно грозный вид.

– Если Сигнус считает, что нравственность его жены нуждается в утверждении, пусть сам там и живёт! – глаза Вальбурги заблестели, а в голосе появились звонкие нотки. – Все эти разговоры – сказки для легковерных! Простой способ объяснить, почему чистокровные семьи расширяют горстку разваливающихся поместий, пока те не лопнут от магии, или пока наследники не отравят дедушку. Не признаваться же, что в Англии не осталось настоящих мужчин, чтобы потеснить зарвавшихся магглов! Скоро за это придётся взяться ведьмам!

Орион молчал. Одержимость, внезапно проснувшаяся в жене, пугала его даже сильнее, чем тот факт, что она позволила себе оскорбительный намёк по поводу настоящих мужчин. Самым же обидным было то, что Вальбурга была права: если бы действительно нашёлся кто-нибудь, кто взял бы на себя задачу вернуть волшебникам территории, на которых распространились магглы, его деятельность можно было бы только приветствовать. Впрочем, такой проект шёл бы вразрез с осторожной политикой нынешнего Министерства, до полусмерти напуганного последней войной, так что поддерживать такого смельчака открыто нынче могли бы только глупцы. Выходило, что самым смелым и одновременно самым благоразумным поступком на данный момент было выполнить желание супруги.

– Пожалуй, если тебе так хочется, мы могли бы попробовать переехать сюда на время, – пробормотал он, улыбаясь настолько снисходительно, насколько это возможно сделать, глядя снизу вверх, – Если, конечно, тебя не пугают, э... странности.
– Странности?
– Ну да! Говорят, – Орион понизил голос и оглянулся на безразличные обшарпанные стены, – говорят, что с этим домом трудно ужиться, что он как-то действует на хозяев, и что происходят всякие... э... странности.
– Чушь! Это самый милый дом в Лондоне! Нет! Наверняка он самый лучший дом в мире! Тут великолепно, тут всё просто великолепно! Ну, Орион, согласись же со мной! – и Вальбурга вдруг порхнула на колени к ошеломлённому мужу. – Ты должен уступить мне, хотя бы только в один этот раз, – прошептала она, нежно обнимая его за шею, – а потом я расскажу тебе об ещё одном сюрпризе…

*
– …Кстати, я перенесла детскую на второй этаж, и вчера прислали другую кроватку для ребёнка, ты видел? С маленькими совами? Нет, нет, это просто чудо, ты должен посмотреть!

Похоже, дом действительно как-то действовал на своих обитателей – всё, решительно всё в Вальбурге переменилось с переездом сюда. Прежде апатичная и настороженная одновременно, постоянно готовая сорваться какими-то безумными ссорами и напуганная чем-то, казалось, непрерывно происходившим в её голове, теперь она бросила все силы на устройство “своего гнёздышка”, и несносный дом, похоже, благоволил новой хозяйке. Старый домовик, заваленный её указаниями, едва успевал вешать портьеры, полировать канделябры и перетаскивать с этажа на этаж заказанную по каталогу мебель. Вальбурга даже решила вдруг сама заняться кулинарной магией, хотя к счастью скоро оставила кухню на верного Кричера, увлекшись изготовлением собственной копии фамильного дерева Блэков. Но самым удивительным было то, что она не стала устраивать для себя отдельной комнаты, как было в доме на Оркнейских Островах, а заказала для хозяйской спальни огромную золочёную кровать под балдахином. Всё это было ново и непривычно, но Орион, впервые за семь с лишним лет размеренной и однообразной совместной жизни, ощущал такое спокойствие, что готов был забыть все странные и пугающие истории о Гриммо, двенадцать.

3

3.
То ли сырой осенний ветер шевельнул фонарь у дома номер тринадцать на Площади Гриммо, то ли усталая ночная птица задела его крылом, но рассеянный желтоватый свет, отразившись от рябой грязной лужи, падает вдруг на витрину магазинчика обувных принадлежностей и скользит, едва не запутавшись в мохнатых нитях паутины, по неплотно закрытым ставнями окнам старого дома Блэков. Ненадолго осветив буковые панели потолка, выдохшийся и потускневший луч, уже умирая, задевает краешек рамы портрета, закрытого тёмной шалью.

Едва различимое в темноте золотистое пятно растворяется в вязком сумраке.

Но убаюкивающее дыхание слабенького ветерка в чердачных сводах сбивается, мерное клокотание в водогрейном котле стихает. Дом силится удержать сонное оцепенение, но уже ясно, что покой сегодня так и не вернётся к нему.

– Кричер! Кричер, шелудивая ты тварь! Криче-е-ер!
– Кричер здесь, хозяйка.
– Я ничего не вижу! Ты что, опять сожрал все свечи?
– Простите, хозяйка, Кричер не ест свечей…
– Куда же ты их деваешь!? Отвечай! Да где ты, водянка тебя изведи?
Старый, почти прозрачный эльф-домовик подтаскивает тяжёлую рассохшуюся скамеечку к портрету и пытается дотянуться до тёмной шали, из-под которой раздаётся дребезжащий старушечий голос.
– Мне холодно и темно! Затопи камины и открой окна! Или нет, только камины. Дерьмо! Я ничего не вижу! И мёрзну! Да где же ты, неблагодарная болотная нечисть?

Домовику наконец-то удаётся в каком-то жалком прыжке ухватиться за край шали, и та соскальзывает с одного из верхних углов рамы, открывая портрет.

Дама поднимает над собой масляный светильник и щурится во тьме. Желтоватое пятно нарисованной лампы слабо освещает только часть портрета – лицо рано постаревшей женщины, часть строгого воротничка, чепец с выбивающимися прядями серебрящихся сединой волос.

– Один чёрт, я ничего не вижу! Где моя шкатулка из розового дерева? Темно, как в кишках у дементора! В кишках у дементора! Кричер, у дементора есть кишки?
– Кричер не знает, откуда Кричеру знать, не к ночи будь помянуты…
– Что-о?!
– … про дементоров. Кричер знает про шкатулку, Кричер всё сделал, как велела хозяйка, положил прямо в гроб, только она не открывалась, негодный Кричер не сумел открыть, но Кричер собрал и уменьшил всё, что лежало вокруг, и положил рядом, хозяйка, прямо под подушку.
Миссис Блэк успокаивается, но ненадолго:
– Да зажги же, наконец, свет! Или мне это делать за тебя? Люмекс! Люпус! Люмбаго! Люминора мареус! Где моя палочка? Дерьмо! Кричер!
– Сейчас, миссис Блэк, сейчас – бормочет эльф, зажигая от крючковатого пальца толстые серебристые свечи в оловянном подсвечнике.
– Вот так-то! Я пока что тут хозяйка!
– Да, миссис Блэк, конечно, миссис Блэк.

Тёплый свет свечей освещает гостиную – огромный красновато-бурый стол, огромный же камин с нависающими над пыльной полкой наядами и ряд пустых тёмных портретных рам на стенах.

– Эй, Орион! Орион Блэк! Не пытайся избегать меня, тебе всё равно никуда от меня не деться, трусливое ничтожество!

Неясный силуэт показывается в одной из рам, изображение становится чётче. Мужчина лет пятидесяти, ещё не утративший гордой осанки и определённой привлекательности правильных черт, оглядывает гостиную и, стряхнув несуществующие табачные крошки с пушистого восточного халата, приветственно кланяется портрету пожилой дамы.

– Что ты, дорогая... я и не думал избегать тебя, но разве немного покоя – это не то, чем ценна для нас смерть?
– Может быть – для тебя! Это ведь ты умер! Бросил меня и умер, мерзавец! Скажи мне, зачем ты взялся сам варить это проклятое протрезвляющее зелье?! Ты знаешь, что все подумали, что я отравила тебя?
– Но ведь ты-то знаешь, что тебя не в чем обвинить, – будто бы оправдывается Орион.
– Тогда скажи, для чего ты умер? Устраиваешь грязную ссору, а наутро просто берёшь, и умираешь! Хорошенькое дело! Взял и умер, а наш дом превратился в притон предателей крови, прохиндеев и мятежников!

Портрет Вальбурги отшвыривает куда-то за раму ненужную уже лампу, подслеповато осматривается и злобно и громко шепчет:
– Как ты сказал? Да, меня не в чем обвинить! Мне не в чем себя винить! Это ты, ты виноват во всём! Ты и грязнокровные свиньи, осквернившие наш дом!

По лестницам старого дома пробегает сердитая дрожь, а пара черепичных плиток срывается со свинцовых закрепов и съезжает по покатой крыше до самого водосточного жёлоба, забитого прелой листвой, невесть как занесённой на такую высоту с чахлых деревьев.

– Будь проклят день, когда я встретила тебя!
– Вальбурга, опомнись! Вспомни, разве ты сама не мечтала…
– Я? Мечтала связать свою жизнь с безмозглым трусом, разрушившим все мои надежды?!

Вальбурга набирает в лёгкие воздуха, чтобы обрушить на портрет мужа новые обвинения, но вдруг осекается, что-то вспомнив. Бледное, искажённое злобой лицо принимает задумчивое выражение. Женщина на портрете прикрывает глаза ладонью, не оглядываясь, опускается в нарисованное позади неё кресло и шепчет изменившимся голосом:
– Да. Ты прав, Орион Блэк. Было время, когда я так мечтала выйти за тебя замуж, что ни о чём другом и думать не могла...

Орион Блэк устало взглядывает на каминные часы, кивает домовику, сосредоточенно изучающему рисунок шнура для вызова прислуги, что не звонил уже лет пятнадцать, и, подавляя зевоту, уходит куда-то за край полотна. Кричер, приличия ради, ждёт ещё пару минут, гасит тем же скрюченным пальцем свечи и, стараясь не шуметь, выходит из гостиной.

Вальбурга остаётся сидеть в кресле. Плечи её вздрагивают, но она больше не плачет и не клянёт свою осквернённую жизнь. Мысли её уже далеко-далеко.

*
Тонкий звон фарфоровой вилки (к обеду подавали только настоящие, старинные столовые приборы, хранящие прохладу, в отличие от жалких подделок из Косого Переулка) заставил Вальбургу вздрогнуть. Тотчас же Сигнус пролил соус на скатерть.

Вальбурга посмотрела на мать. Та переглядывалась с отцом, будто бы не заметив столь вопиющей оплошности.

По лицам родителей она поняла, что случилось что-то важное и неприятное. О радостных событиях не было принято рассылать Оповещения, а сейчас, похоже, было именно Оповещение, дурная весть. Вальбурга тоже ощутила какое-то смутное беспокойство, да ещё резкий укол в кончиках пальцев и ухнувшую пустоту внутри, но не сумела с отчётливостью понять, что именно произошло.

Братья как по команде опустили взоры в тарелки, отец отложил вилку и нож, а глаза матери наполнились слезами.

Ясно. Умер кто-то из родни, и через Тонкие Струны разослали предупреждение, которое поможет со всеми достойными чистокровных волшебников приличиями воспринять скорбную весть о невосполнимой утрате, которая вскоре последует по обычным каналам.

Сова подобающей расцветки прилетела к вечеру. Все необязательные дела и, тем более, развлечения были загодя отменены.

– Закончила земные дни ваша прабабушка Урсула. – Отец отложил вощеный пергамент на серебряный поднос, и стал собственноручно, как было принято в таких случаях, подвязывать сове заранее написанный ответ с выражениями скорби. – Завтра мы отправляемся в Девон.

*
Именно там, в поместье Блэков, или, как говорили, “Старых Блэков”, Вальбурга впервые увидела Ориона. Нельзя сказать, что обстоятельства их знакомства отличались какой-нибудь особенной романтичностью. Низкое небо со свинцовыми тучами, безжизненная громада старинной усадьбы, угрюмые волшебники в траурных мантиях, стоявшие на ветру – всё это мало походило на изображения встреч томных красавиц из “живых развлекательных историй” и их ослепительных суженых. Но двадцатитрехлетней девушке, даже такой серьёзной, как мисс Блэк, нелегко было третий день подряд сохранять на лице скорбное выражение, и Вальбурга, шедшая в конце процессии, не смогла удержаться: слишком уж сильно всё сборище волшебников, чинно переваливавшихся по смёрзшимся комьям аллеи, напоминало шествие ужасно неловких и ужасно же важных чёрных птиц с короткими крыльями.

Незнакомый молодой волшебник, шагавший впереди неё, обернулся, будто почувствовав её беззвучный смешок. Вальбурга, конечно же, тут же опустила глаза, но он, казалось, разглядел ускользнувшую улыбку сквозь густую вуаль и не придумал ничего лучше, чем приветственно поклониться, чуть приподняв мягкий траурный колпак.

*
Озябшие Альфард и Сигнус отправились в малую гостиную, чтобы за ароматными трубками и янтарным виски дожидаться приглашения на поминальную трапезу, как и подобало почти взрослым мужчинам семьи Блэк. Вальбурга же, будучи самостоятельной девушкой, в чьей добродетельности никто не мог бы усомниться, сочла приличным прогуляться в парке одна.

Прилично.
Слово, которого и быть не должно, как нет слова “лепица” или “лепость”. “Прилично” это и есть так, как всё должно быть, всегда. Есть неприличные вещи, и есть все остальные, которые, если они не являются неприличными, то и смысла нет как-то отдельно называть. Это полагается чувствовать – не думать, взвешивая будет ли что-то приличным или нет, а просто не уметь поступать неприлично, недаром же “приличие” связано с самой личностью. Пожалуй, даже размышлять о приличности слова “приличие” неприлично. И только жутко испорченная девчонка может думать о неприличном сразу после похорон прабабушки Урсулы…

Она так глубоко задумалась, что чуть было не налетела на того же самого волшебника, что некстати оглянулся, когда её разобрал неуместный смех. Несколько секунд они молчали, растерянно глядя друг на друга и не решаясь улыбнуться. Незнакомец опомнился первым.
– Здравствуйте. Я – Орион Блэк.
– Вот как? Забавно! – Вальбурга едва не прикусила язык, слишком поздно поняв, насколько кощунственно звучало сегодня это слово. Казалось, что в неё против её воли вселился какой-то насмешник, и он-то и заставлял её то рассмеяться во время траурной процессии, то, как теперь, произнести эту нелепицу. – Я имела в виду, что это... это небезынтересно, потому что я тоже Блэк.
– Это... удобно, – сказал Орион, и заметив, удивление Вальбурги, смущённо пояснил: – Я хочу сказать, что тогда мы можем обойтись без церемоний.

Теперь она могла как следует его разглядеть: гладкий открытый лоб, прямой нос с небольшой горбинкой, ничуть его не портившей, небольшая ямочка на твёрдом подбородке. В этом лице действительно было что-то такое, что, по её глубокому убеждению, должно было присутствовать в облике каждого Блэка, позволяя им всем безошибочно узнавать друг друга. Осознав, что смотрит на него в упор уже с минуту, Вальбурга окончательно сконфузилась, но Ориона это, казалось, не беспокоило. Похоже, этот молодой человек (вблизи он выглядел совсем юным – пожалуй, моложе Альфарда) был ещё более бестактен, чем она сама – заговорил с нею, не будучи представленным, да ещё и практически прямо на поминках!

Вальбурга немного нахмурилась:
– Что вы имеете в виду?
– Ну как же? Я не силён в разных учтивостях, но раз мы, по всей видимости, приходимся друг другу какими-нибудь кузенами, то можем разойтись себе спокойно... то есть, я мог бы проводить вас до крыльца, как брат сестру, а там разойтись.
– И о чём мы могли бы говорить... как брат и сестра? – спросила Вальбурга, неуверенно принимая предложенную руку.
Что-то особенное, какое-то новое, прозрачное тревожащее чувство заставляло её медлить, вместо того, чтобы покинуть странного кавалера, ретировавшись под защиту благочестивой родни, что прогуливавлась ближе к дому.
– Н-ну, например, не забавно ли, что поминальная трапеза называется “пир”? – после долгой неловкой паузы ответил Орион. – Ведь пир – это какое-то торжество, на котором предаются чувственной несдержанности, праздности и утехам…
– Простите? – перебила Вальбурга, безудержно краснея под вуалью.
– Я говорю, “торжество, с которым более соотносится чувство надежды или празднование успехов”, – повторил он с расстановкой, не отрывая глаз от того места, где серая от инея дорожка терялась среди голых деревьев. – Вам это скучно? Тогда, может быть, попробуем выяснить, кто наш ближайший общий предок? Кстати, как вас зовут?

Смущённая Вальбурга замешкалась с ответом, и он, не дождавшись, продолжал всё тем же размеренным тоном:
– История рода – чрезвычайно увлекательный предмет, потому что раз мы не брат и сестра, ничто не может помешать тебе отправиться за мной хоть на край света, стоит мне лишь поманить, ведь я Блэк, а на свете нет ничего лучшего настоящего Блэка.

Вальбурга задохнулась от возмущения и остановилась, как будто споткнувшись.
– Немедленно прекратите! Вы говорите невозможные, непристойные глупости и дерзости и я не желаю вас слушать!
Орион, невольно обогнавший её на шаг, тоже остановился и, казалось, был чрезвычайно удивлён её реакцией.
– О... простите меня. Для многих генеалогия – чувствительная тема, но я не хотел обидеть, тем более что ты просто великолепно выглядишь в этой траурной мантии… Как насчёт поцелуя, Вальбурга Блэк?
– Я не желаю ничего слушать! Никаких грязных слов, прекратите, пожалуйста! – на крик Вальбурги обернулись даже глуховатые пожилые ведьмы, чинно расхаживавшие перед домом. Она отступила на пару шагов, выставив между собой и озадаченным Орионом планки левантийского веера, в котором помещалась её палочка, потом резко повернулась и опрометью бросилась к дому.

*
– Ты просто устала, Бурж. Похороны близкого человека – это всегда тяжело... Впрочем, ты-то эту старую кикимору и знать не знала.
– Мама, это ты сейчас сказала? – Вальбурга приподнялась с канапе, убрав со лба платок, пропитанный успокаивающим травяным настоем, которым пропах весь дом “Старых Блэков”.
– Что именно, принцесса?
– Нет, нет, ничего... Мне показалось, что я слышала чей-то голос. И он сказал… какую-то глупость!
– Говорят, Блэки иногда слышат голоса домов, – рассеянно отозвалась Ирма Блэк, направляя вихрь чёрного шёлка в дорожный сундук. – А послушать то, что говорили за чаем, у дома Старых Блэков должен быть тот ещё характер. Тебе лучше, детка? Голова не болит? А живот?
– Нет, нет, мамочка. Уже всё прошло. Я, пожалуй, пойду – невежливо ведь будет уехать, не попрощавшись.

*
Ирма сидела на краешке кровати и осторожно гладила вздрагивающую от рыданий спину дочери.
– Признайся, у тебя кто-то есть, да?
– Нет!!! Просто... просто так нельзя, нельзя! – сквозь подушку всхлипывала Вальбурга. – Я ведь не племенная лошадь какая-нибудь! Вот ты-то отца любила, а не...
– Вовсе нет! – улыбнулась мать. – Ты не поверишь, но я его терпеть не могла, перебила всю посуду, а в первую брачную ночь даже прятала под подушкой палочку...
– Т-ты? Папу? – Вальбурга приподнялась на локте и недоверчиво посмотрела на мать.
– Ну да. А он и вовсе убежал из дома. Его твой дедушка Сигнус чуть ли не с дементорами под венец приволок.
– Но как... но вы же любите друг друга?
– Это сейчас. Да, когда-нибудь ты поймёшь, что родители тоже кое-что понимают... – Ирма чему-то улыбнулась, на несколько мгновений прикрыв глаза. – И, между нами говоря, Абраксас будет, пожалуй, даже посимпатичнее, чем твой неотёсанный папаша в те времена.
– Ваш Абраксас Малфой – гладкий, как слизняк, и бледный, как пресная овсянка! Мерзкий, отвратительный ублюдок, недостойный даже переступить порог дома Блэков!

Вальбурга резко села на кровати, глядя покрасневшими глазами на сложенные на коленях руки и медленно шевеля пальцами, будто сомневаясь в том, что они ещё повинуются ей.

– Бурж, опомнись, разве такие слова...
Дочь вскочила, отшвырнув подушку в угол, и метнулась в ванную.
– Грязный... не смеет прикасаться... – сквозь плеск воды доносилось до Ирмы.

Миссис Блэк покачала головой и глубоко задумалась.

*
Вальбурга не могла поверить собственным ушам.

– С Друэллой Розье, той, что на рождественском балу плясала с дядюшкой Чарлусом какой-то маггловский танец, с этой рыжей вертихвосткой?!
– Что уж сразу “вертихвостка”, – пробормотал Сигнус, привставая в кресле, чтобы заклинанием поворошить слабо тлеющие дрова. – Нормальная девчонка, она старостой у нас была.
– Она в Хогвартсе училась? – удивился Альфард. – А почему же я её совсем не помню?
– Потому что она уже после СОВ перевелась. Её родители с Континента приехали, когда война закончилась. Она ещё малышам по вечерам рассказывала всякие истории про провансальских рыцарей, про принцесс каких-то, и духи у неё такие были, французские – побрызгает, и в гостиной весь вечер пахнет тем, о чём она подумает: то оливковой рощей, то свежим пресным хлебом, какой у них там в вино макают, то холстами на солнце…
– В такие вечера в туалет ей приходилось ходить, ставя ментальный блок третьего уровня, – в тон брату продолжил Альфард.
– Дурак!

Багровые блики вспыхивали и гасли на растрескавшихся, как драконья шкура, головнях, как будто дрова омывал огненный ручей. Вальбурга, потеряв всякий интерес к болтовне братьев, остановившимся взглядом смотрела в очаг. Орион Блэк обручён! Неужели его любезный ответ на её извинения, и долгий взгляд поверх её поднесённой для прощального поцелуя руки, и два письма, хранившиеся в специально для них купленной шкатулке, запертой на каплю её крови – неужели всё это ничего не значило? Орион обручён с Друэллой Розье, благородное семейство Блэков должно смешаться с какими-то провансальскими шутами, у которых в жилах вместо крови текут жидкое вино и оливковое масло…

Только теперь она поняла, что неделей раньше ответила отказом на первое и, вероятно, последнее в своей жизни брачное предложение вовсе не потому, что у Абраксаса Малфоя было острое хищное лицо и белёсые ресницы, и не потому, что он видел в ней лишь старинное имя для новых денег, а только потому, что он не был Блэком. Холодные пальцы Вальбурги рассеянно перебирали катушки и клубки в лежавшей на коленях корзинке, наощупь отличая золотые нити, такие же, как те, которыми были вышиты линии родства на фамильном древе Блэков. После похорон прабабушки Урсулы у Вальбурги появилась привычка надолго останавливаться перед гобеленом, раз за разом, будто одержимая, обводя пальцем изломанный тонкий луч, связывавшей её имя с именем Ориона. Других мужчин для неё не существовало.

4

4.
Утро, ослепительное и резкое, наступает всё сразу, тогда, когда Вальбурга решает, что ему пора наступить, и открывает портал. Дубовые двери расступаются, и сумрачная гостиная дома на площади Гриммо приседает и пятится перед голубым куполом неба с облезающей позолотой редких листьев. Щуря слезящиеся глаза, гости наблюдают, как Отец и Регулус занимают места у передних углов гроба. Игнатиус Прюэтт, зять Ориона, подходит сразу же после них. Последним, по всему, следует быть Альфарду; родня переглядывается, не находя его, и по толпе пробегает растерянный ропот. Вальбурга, единственная, кому известна причина отсутствия брата, который больше ей не брат, внутренне усмехается, давясь горечью в адрес живого и мёртвых: “Ты считал, что спасаешь мне жизнь, Альфард? И чего ты добился? А ты, Орион – удалось тебе спасти нашу честь? Спас ли ты свою семью, Сигнус?”

Вот так семейка – и гроб нести некому! Выживший из ума папаша покойного из дома не выходит, одна племянница спуталась с грязнокровкой, другая, потеряв стыд, таскается по всей Англии за авантюристом, называющим себя Лордом и годящимся ей в отцы!

На мгновение Вальбурге кажется, что голос её родного дома взялся вдруг насмехаться над ней, но страх тут же вытесняется горьким пониманием того, что подуманное является не оскорбительным извращением действительности, а жестокой правдой.

Словно прочитав её мысли, Беллатрикс вскидывает голову и сверкает на тётю чёрными, как у лошади, глазами. Люциус Малфой вопросительно взглядывает на свою молодую жену, а Нарцисса косится на мать. Друэлла поднимает затянутую в кружевную перчатку руку, чтобы ободряюще подтолкнуть зятя, но отшатывается, встретив взгляд Вальбурги.

Не хватало ещё возложить семейную скорбь Блэков на сына выскочки без роду и племени! Вальбурга шагает прямо на Малфоя, будто собираясь пройти сквозь него, если он не успеет убраться с пути, и встаёт к четвёртому углу.

Гроб поднимается в воздух и выплывает в упругий от солнечной синевы проём. Мы впервые встретились по пути с этого же кладбища, думает Вальбурга, переводя взгляд с волшебной палочки (всё в порядке, её угол не ниже остальных) на спину Регулуса. Прошло тридцать лет, и теперь она возвращает Ориона назад. Ничего не осталось, кроме разбитого сердца и растоптанных надежд.

Тонкая корка льда, ломаясь, хрустит под ногами.

*
Когда Друэлла порывисто обнимает её на прощание, Вальбурга замечает в безупречной причёске невестки седой волос, и это потрясает её больше, чем все впечатления последних дней. Маленькое свидетельство увядания вдруг безжалостно освещает необратимость всех недавних потерь: некому больше сокрушаться об утраченной красоте Друэллы, некому желать её и некому ревновать, некому успокаивать всех участников этой нелепой семейной драмы, мирить и посмеиваться. Занавес опущен, и дому Блэков уже не видать другой постановки.
Нет Ориона, нет Сигнуса, нет Альфарда, нет Сириуса.

Друэлла никогда не узнает, кому и чему обязана своим прежним счастьем и своим нынешним горем. Целиком история, ныне подошедшая к концу, известна только Вальбурге, и, как ни странно, с годами её начало помнится всё отчётливее.

*
– Обливиэйт! – выкрикнул Сигнус, делая неуклюжий выпад в сторону сестры.

Вальбурга взвизгнула, выронила пяльцы и с ногами вскочила на подушку оконной ниши, прикрывшись портьерой, как будто та могла защитить её от заклинания.
– Совсем сдурел? – Альфард метнулся к окну, заслонив собой сестру. – Сам помешался, и ей решил мозги распылить?
– Отойди! Она подслушивала, чтобы рассказать отцу, предательница!
– Неправда, я сидела и вышивала! Чем я виновата, если ты даже не посмотрел? Болтун несчастный…
– Врёшь! Ты пряталась под дезиллюминационным, как крыса! Саму никто замуж не берёт, так ты и другим…
Альфард угрожающе поднял волшебную палочку. Вальбурга, всхлипывая, уткнулась в его широкую спину.

Сигнус, попятившись, рухнул в кресло и закрыл лицо руками.
– Не уступлю… – пробормотал он, глотая слёзы. – Слышите? Я никому её не уступлю!
– Да успокойся ты, – сказал Альфард примирительно. – Сам подумай, ну на что Вальбурге твоя провансальская принцесса? Сейчас она даст обет молчания, и похищай свою Друэллу сколько угодно, правда, сестрёнка?
– Неправда, – Вальбурга упрямо сжала губы, отодвигаясь от Альфарда. – Потому что если ты прилетишь за ней на метле, как собираешься, то вы и до ворот поместья не доберётесь, не то, что до Лондона. Неужели непонятно, как важно выиграть время…

Опешившие братья воззрились на неё.

– Да как его выиграешь, когда с неё ни на минуту глаз не спускают? – простонал Сигнус.
– Н-ну, она ведь поедет примерять свадебное платье? Не потащится же её домовик смотреть, как она раздевается? Оборотное зелье даёт не менее часа… – Вальбурга говорила все быстрей, сама удивляясь тому, с какой легкостью одна мысль уцеплялась за другую. – Пока он хватится, пока позовёт хозяев, пока они распутают След посреди Лондона…
– Сигнус уже будет в Министерстве целовать невесту! – закончил за неё Альфард. – Блестяще, Бурж, только боюсь, что мне и оборотное зелье не поможет изображать Друэллу больше двух минут, – сказал он, виновато пожимая могучими плечами.
– А тебе и не придётся никого изображать, – ответила Вальбурга спокойно. – Для этого есть я.

*
Исчезновение портключа Вальбурга заметила за мгновение до того, как должна была им воспользоваться. Вместо медальона с заколдованной пуговицей внутри пальцы нащупали только сломанный замок цепочки. Она приподняла подол в надежде обнаружить пропажу на полу, и в ту же секунду шёлковое платье, только что подогнанное по фигуре фальшивой Друэллы, угрожающе хрустнуло, готовясь разъехаться по швам. Действие оборотного зелья заканчивалось, а сорвавшийся портключ, вероятно, оставался по ту сторону занавески, где домовик Розье ждал – и не должен был дождаться – пока с Вальбурги снимут платье.
– Барышня что-то потеряла? – девчонка, что помогала клиенткам переодеваться, давно стряхнула последствия Конфундуса, наложенного Друэллой перед тем, как поменяться местами со своей прятавшейся под мантией-невидимкой копией, и теперь таращилась на богатую невесту, стремясь впитать каждую чёрточку.
– Да, да! Пойди, посмотри, нет ли там, на полу такой золотой круглой штучки… ищи как следует!

Избавившись от подмастерья, Вальбурга принялась дрожащей рукой вытягивать из-за подвязки волшебную палочку, вовсе не уверенная, что сумеет аппарировать. Проклятое платье трещало, но не сдавалось, грозя задушить самозванку. Вдруг что-то больно впилось ей в грудь. Ещё не веря в спасение, Вальбурга с трудом просунула пальцы в тиски корсета, и через мгновение, выронив ненужную уже пуговицу, упала в объятия хохочущего Альфарда.

Час спустя прилетела сова от Сигнуса.
– Порядок, – сообщил Альфард, пробежав глазами записку, торопливо набросанную на обороте какого-то министерского бланка. – Кто бы мог подумать, что младшенького захомутают первым?
– Ну, ты-то поклялся, что никогда в жизни не женишься, – рассмеялась вдруг Вальбурга. – Года в четыре, помнишь? Когда отец сказал, что нам нельзя жениться друг на друге.
– Как не помнить? Ты, между прочим, тоже кричала: “Мы Блэки! Блэки должны жениться только на Блэках!”
– Какие мы были глупые, – пробормотала Вальбурга, вдруг смутившись. – Дай посмотреть, что пишет.

Сигнус и его молодая жена, перед тем как отбыть в свадебное путешествие, не оставив обратного адреса, клялись в вечной признательности своему благодетелю.
– А я, получается, ни при чём? – возмутилась Вальбурга.
– Разумеется, ни при чём, – подтвердил Альфард. – Не хватало ещё впутать тебя в историю с дуэлью.
Вальбурга почувствовала, как вся краска схлынула с её щёк.
– Какой д-дуэлью, как это?
– Кажется, от твоего внимания ускользнула одна мелочь: мы только что украли невесту у Ориона Блэка. Он, конечно, не особенно рвался жениться, но всё-таки среди нас, Блэков, не принято прощать такие вещи.
– Т-ты, вы… – Вальбурга вскочила, хватая ртом вдруг ставший разреженным воздух, но ноги подкосились, и она провалилась в серую ватную тишину.

5

5.
Бойкая ведьма в усеянных стразами очках, не по возрасту броской мантии и бордовом берете, натянутом на непослушные светлые волосы, взбирается на крыльцо неприметного дома на тихом перекрёстке ещё более тихих улиц и подвешивает перед собой блестящую колдокамеру-запоминайку последней модели:
– Раз-два-три, проверка, раз-два-три. Привет. Сегодня двадцатое декабря 1985 года. Я - Рита Скитер. Это мой репортаж... мой первый репортаж… дураки они будут, если не сделают серию... Стой, это сотри! Первый репортаж в серии, представляющей мою книгу “Тайны Площади Гриммо”, нет, “Что скрывает Ненаносимый особняк”... Нет, нет, не то! О! “Подлинная история Вальбурги Блэк!” Отлично! Сделай крупный план! Тупица! Крупный план! Вы не можете этого видеть, но я нахожусь на расстоянии протянутой руки от дома Блэков на Гриммо, двенадцать, и сегодня мы приподнимем завесу тайны над проклятием этой семьи. Что таится за этими массивными... гм... незримыми дверями? Что скрывается за благопристойным фасадом? Что ты снимаешь? К дементорам окна! Моё лицо крупным планом!

Внезапно ступенька, на которой стоит Рита, проваливается, и журналистка теряет равновесие и летит прямо в глубокую зловонную лужу на засорившемся дождевом коллекторе.
– Ты, подлая деревяшка! – обернувшись к крыльцу, она грозит ему кулаком. – Я всё равно доберусь до вас, так и знай! Сотри это! Крупный план!

Оглядевшись по сторонам, и не озаботившись даже очищающим заклинанием, она продолжает:
– Блэки владеют этим взбалмошным домом, или дом владеет ими - вот вопрос, требующий ответа! И, возможно, это навсегда бы осталось загадкой, если бы в наши руки, по совершенно случайному стечению обстоятельств, не попал один сенсационнейший документ...

Рита Скитер не успевает договорить, потому что в этот момент невидимая ладонь зажимает ей рот, в то время как другая рука твёрдо берёт её за локоть, а над ухом раздаётся шёпот:
– А вот об этом стечении обстоятельств хотелось бы разузнать поподробнее...

*
Свадьба прошла как сон. Не пролетела, нет; эта свадьба, как и подобает дурному сну, тянулась, тянулась и тянулась. Бесчисленные примерки, возня с украшением зала, уточнение списков приглашённых – не приведи бог позвать, в числе сотен гостей, кого-то неподобающего или забыть позвать кого-то! С другой стороны, может быть, это было и к лучшему? Все эти хлопоты, теперь казавшиеся пустой суетой, хоть как-то отвлекали Вальбургу от её мыслей. Верней, от одной-единственной мысли: “А что если я на самом деле не люблю его?”

Когда отец выводил её навстречу Ориону, ожидавшему под огромным венком омелы, Вальбурга слышала со всех сторон преувеличенно громкий шёпот: “О! она прекрасна! Какая красавица! ” и приглушённые обрывки, явно не предназначавшиеся для слуха невесты:
“… неужто беременна? В этом платье и не разберёшь!”
“… раз в десять больше, чем давали за Розье… вот и полюбил…”
“… да не так уж и стара, во всяком случае, умеет пользоваться косметической магией…”

Если бы можно было остановиться на полпути к венцу и крикнуть им всем, что всё, что они говорят, шепчут и думают – неправда, неправда, неправда! Она прекрасно знала, что она не прекрасна, что она не беременна, что никакая косметическая магия не держалась на ней и десяти минут, и что всё летело в какую-то адскую пропасть, но она шла к Ориону, как зачарованная, как оглушённая, не смея поднять глаз.

Маг в друидских одеждах начал супружеский заговор, и Вальбурга почувствовала себя утопающей, захлёбывающейся. Она оглянулась в надежде хоть на чью-нибудь поддержку. Её жених, не отрываясь, смотрел на свиток в руках жреца, мама плакала с совершенно счастливым видом, отец раздувался от гордости, Альфард состроил дурацкую гримасу, а Сигнус глядел не на неё, а на свою жену – с восторгом, как мальчишка на игрушечный паровозик.

Друэлла, которой её скромное голубое платье шло гораздо больше, чем Вальбурге роскошный наряд невесты, поймав её взгляд, ободряюще улыбнулась и показала сжатый кулак: “Держись, Бурж!” Ну да, они же теперь подруги. И Друэлла Блэк ничего не знает о том, что сделала Вальбурга для того, чтобы не Орион стал её мужем. И почему она это сделала.

– ...берешь ли в мужья этого волшебника, чтобы любить и лелеять…

Ну же, давай! Давай, скажи “Нет!”. Просто скажи правду! Скажи, что всё это затянувшаяся глупая выходка, что ты просто увела жениха у этой пустышки, которая считала, что гибкая талия и смазливая мордашка могут сравниться с благородным именем! Скажи сейчас!

Вальбурга вздрогнула и затравленно оглянулась – все ждали от них с Орионом слов клятвы. Она подняла глаза на жениха, горячей рукой сжимавшего её пальцы, и стала повторять за ним слабым безжизненным голосом:
– Пока... смерть не разлучит... нас...
Сердце остановилось на секунду – и провалилось куда-то в холодную пустоту.

Потом Вальбурга сидела в свадебном экипаже, похожем на гроб, лакированный снаружи и атласный внутри. Фестралы несли экипаж к Оркнейским Островам, прочь от начавших свадебный пир гостей, потолок над которыми расцвёл фальшивыми звёздами.
“Честь за деньги не купишь…”
“Это смотря какую честь, и за какие деньги…”
Орион крепко держал её за руку и молчал, глядя, как синеющая лента дороги разматывается за узким окошком.

Потом была тропинка меж двух рядов светящихся бабочек с трепещущими мохнатыми крыльями – кто придумал, что это красиво? Две наяды сняли наконец-то с неё тяжёлое платье, не дававшее дышать, и переодели в тонкую, почти прозрачную ночную рубашку.

Тёмная полированная кровать опять почему-то напомнила гроб. Вальбурга вытянулась на скользком холодном белье и лежала, не шевелясь. Минуты снова потекли томительно долго. Теплее под тонким одеялом не становилось, и Вальбурга подумала было о глотке бодрящего настоя из резного кубка, что стоял на столике у изголовья, но тут свет стал меркнуть и вошёл Орион Блэк, вот уже два часа как её муж.

Вальбурга почувствовала, как её колени сжались, будто от заклинания “Oкаменей”, и поймала себя на мысли, что с палочкой под подушкой действительно было бы спокойнее.

Сквозь прикрытые ресницы она наблюдала за Орионом. Без одежды, в одних шёлковых панталонах с оборками и завязкой на боку, он казался гораздо стройнее и выше, и в неровном свете свечей напоминал ожившую парковую статую. Орион несколько секунд задумчиво смотрел на жену, потом оглянулся на двери и наложил на них запирающие заклятье, шагнул к столику, выпил настой из кубка и скользнул под общее одеяло.

Почувствовав лёгкие прикосновения руки Ориона и его дыхание возле своего лица, Вальбурга ещё сильнее зажмурилась, но даже не открывая глаз видела, как он нависает над ней, чувствовала его горячие скользкие губы на своих (“Сладость запретного поцелуя,” – промелькнуло в голове название неопрятной, зачитанной многими поколениями хогвартских учениц брошюрки о непристойных похождениях Ведьмы из Дувра). Вальбурга, сделав над собою усилие, попыталась расслабиться и уступить губам супруга, но никакой сладости не ощутила – разве что привкус вереска и жимолости.
Орион сжал её в объятьях, и, оставив губы, принялся целовать шею.
“Мать всех матерей, помоги... – думала Вальбурга, – это только поцелуи, а уже так... омерзительно!”
Она повернула голову на большой плоской подушке и ждала, когда же уже начнётся самое страшное.
– Что-то не так, Вальбургa?
– А? Нет, все хорошо.
– Отчего ты такая скованная?
– Я... боюсь…
Орион замер, нависая над ней, потом приник к её уху и прошептал:
– Я тоже.
Теперь Вальбургa видела его лицо так близко, как никогда раньше – тонкий нос с заметной горбинкой, резко очерченный рот, рассыпанные по плечам чёрные волосы.
– А ты-то чего боишься?
Орион моргнул ресницами (у обоих её младших братьев были такие же, слишком, как думала иногда Вальбурга, пушистые для мужчин) и, перевалившись через локоть, лёг на бок. Одеяло съехало куда-то на его сторону кровати, но ни он, ни Вальбурга не потянулись за ним.

– А ты не подумаешь, что это глупо? Если честно, то я боюсь, что ты станешь командовать мной, потому что ты старше... Или что я тебя разлюблю. Или что у нас не будет детей, или будут рождаться одни девчонки, или… шалопаи какие-нибудь, а мы ведь последние настоящие Блэки, и мы должны…
– Нет, нет! – с жаром прошептала Вальбурга, и её рука как-то сама по себе оказалась у него на груди. – Всё будет хорошо, главное, что мы оба... хотим одного и того же.
– Это точно! – подтвердил Орион, на мгновение задумался, и вдруг дурашливо прорычал: – Я, Орион Блэк, в здравом уме и твёрдой памяти, беру тебя в жёны…
Повинуясь какому-то импульсу, она приникла к его губам – как оказалось, больше не скользким и не грубым, и уж никак не омерзительным. От прежней Вальбурги, умирающей от стыда и страха, не осталось и следа. Она извивалась на постели, притягивая мужа к себе, вырывалась от его губ, чтобы впиться в них снова, её бедра непроизвольно раздвинулись, и тут же, через ткань своей рубашки и его панталон, она почувствовала жаркую и настойчивую твёрдость. Однако теперь это её вовсе не испугало, а скорее... заинтересовало.

Орион, не прекращая поцелуев, распустил тесьму на своих шёлковых панталонах, и задрал, неловко ёрзая, рубашку Вальбурги. Первое прикосновение горячей мужской плоти она ощутила внутренней поверхностью бёдер, и сразу же задрожала от страха, причудливо смешавшегося со жгучим желанием почувствовать его полностью.

– Подожди... – прошептала она, на секунду освободив губы. – Да.

Орион приподнялся над ней и переспросил, глядя прямо в лицо:
– Что – “Да”?
На глазах Вальбурги выступили слёзы.
– Я... Я беру тебя в мужья, Орион Блэк, чтобы быть с тобой всю оставшуюся жизнь, любить и лелеять...

Орион закрыл глаза и накрыл поцелуем её губы, но она, вздрагивая, продолжала шептать:
– … в радости и в горе, в болезни и в здравии... – Слезинка выкатилась из её глаза, но звездочки на фитилях невидимых в полумраке свечей всё равно расплывались радужными лучами.
– … пока смерть не разлучит нас.
– Не разлучит... – прошептал Орион вслед за ней и обнял, чуть приподняв с гладкой простыни. – Я люблю тебя…

Вальбурга помнила, что должна будет испытать боль, но её желание теперь было столь велико, что она уже хотела, чтобы ей было больно, и когда Орион приостановил своё дразнящее осторожное наступление, наткнувшись на временную преграду, изогнулась и притянула его к себе, едва не закричав. Оказалось, что боль эта вполне терпима. И... и даже приятна. Она замерла, ожидая, когда боль пройдёт совсем, но как только он шевельнулся, не сдержалась и охнула. Орион попытался выйти из неё, но Вальбурга сжала его бедра ногами, не отпуская. Боль никуда не делась, однако сильнее боли она теперь чувствовала Ориона – горячего, нежного, тяжёлого, сильного. Любовь разливалась по всему телу, как будто всё оно, от кончиков пальцев ног до разбросанных по подушке волос, наполнялось Орионом. Ей казалось, что можно сойти с ума от этого сладкого чувства, что больше уже вытерпеть невозможно, и в то же время хотелось ещё, ещё и ещё!

“Если это так прекрасно, то... – думала Вальбургa, подчиняясь ритмичному напору мужа, – то разве может это быть ... грязным, и какая разница, если…” В груди внезапно похолодело – а вдруг у этого дома тоже объявится какой-нибудь голос, который заявит, что она оказалась похотливой и развратной девицей? Но никаких голосов не было. Были только Орион и она, и кружащиеся и раскачивающиеся звёздочки вокруг.

Орион тяжело дышал и глубоко задерживался в ней, толчки становились реже. В животе вдруг стало нестерпимо жарко и тесно, мелкие приятные судороги пробежали от живота к ногам и заструились по спине. Она почувствовала, почти теряя сознание от наслаждения и томительной сладкой муки, что сейчас что-то произойдёт, и в эту секунду горячий взрыв ударил в неё изнутри. Орион крепко, почти до хруста обняв её, задрожал, двинулся ещё несколько раз, потом, обессиленный, навалился на неё и в изнеможении прошептал:
– Я люблю тебя… Друэлла.

*
Проведя остаток бессонной ночи без слёз и без малейшего движения, Вальбурга поднялась с супружеского ложа с первыми лучами солнца. Домовичка, ожидавшая с платьем и утренними принадлежностями за пологом балдахина, одела её и хотела было заняться постелью, но Вальбурга выгнала её. Скомкав рубашку и простыню с размазанной кровью, она бросила их в камин, сама уложила волосы и открыла дверь спальни.

Свитки с поздравлениями, так и не распечатанные, горой лежали в оконной нише. Весь свой медовый месяц Вальбурга просидела перед этим окном за шитьём, верней, просидела, уставившись в одну точку, пока нить не запутывалась в канве или игла не колола ей пальцы.

Явившиеся через неделю после свадьбы Сигнус и Друэлла замерли прямо у камина, на столике перед которым высох кусок свадебного торта, так и не отданный, согласно традиции, домовикам. Друэлла, на правах подруги и родственницы, попыталась выяснить, что случилось, но Вальбурга твердила ровным безжизненным голосом, что “всё в порядке”, а Орион, никогда не отличавшийся разговорчивостью, и вовсе не проронил ни слова. Радостная новость о скором прибавлении в семействе брата повисла, царапая воздух, как оборванная струна.

– Н-да… Что же это у них не заладилось? – пробормотал Сигнус, подтыкая меховое одеяло вокруг коленей супруги, когда дверь кареты захлопнулась.
– Ума не приложу. Вальбурга так хотела замуж за Ориона... Я думала, они самая счастливая пара молодожёнов во всей Англии.
– Ну уж! Самые счастливые – это мы!
– Мы уже не молодожёны, – Друэлла, лукаво улыбаясь, провела пальцем по носу мужа, задержавшись на характерной Блэковской горбинке. – И немного больше, чем пара. А так-то, конечно, да.

Проводив глазами взмывший в низкие облака экипаж, Вальбурга ещё долго стояла на крыльце. Сырой ветер швырял в лицо морось, пахнувшую розами, и ей казалось, что запах роз преследовал её не из-за того, что им пропиталось всё в этом утопающем в цветах коттедже, а из-за того, что о розах сейчас думала Друэлла, оставившая в воздухе капли своих проклятых духов.
Друэлла просто не умеет думать о дурном.
Такая красивая пара, ну, то есть, Сигнус-то красотой никогда не отличался, но рядом с нею и он как-то приосанился и расцвёл.
Рядом с Друэллой всё расцветает.
Рыжая Друэлла в оранжевом платье сидит спиной к окну, хохочет, хрустит огромной рыжей морковкой, и солнце опускает на её медные волосы золотую корону.
В родительском замке, кажется, даже стало меньше сквозняков с её появлением.
Друэлла кормит младенцев сама – а что такого, на Континенте все так делают – говорят, это полезно для здоровья и улучшает фигуру.
Друэлла кладёт детскую ручонку на свой огромный живот, малышка замирает, потом смеётся, и из её смоляных кудряшек на пол сыплются ландыши.
Друэлла просит её извинить – роды её немного утомили. Но к десерту и танцам она обязательно спустится!
Не плачь, моя радость, мама поцелует и всё пройдёт.
Друэллу невозможно не любить.

Помертвевшая Вальбурга обеими руками вцепилась в перила. То, что нашёптывал ей сейчас голос её нового дома, сливалось в настолько ясную и единую картину с пёстрыми впечатлениями последних месяцев и обрывками чужих разговоров и собственных мыслей, что зловеще притягательная Друэлла, одуревший от любви Сигнус и три их будущие дочки стояли перед глазами с отчётливостью пророческого видения.

Окончательно продрогнув, она вернулась в дом и снова взялась за канву. Вместо пошлого озера с парой склонившихся друг к другу лебедей на вышивке бились в опрокинутом небе костлявые гарпии. Раз за разом она бесстрастно испепеляла неудачную работу и начинала новую, но скоро опять застывала словно в каком-то забытьи.

Продолжение в комментариях