[wars-of-the-roses]

Название: Тот, кто не предаст
Автор: Дом Ланкастеров
Бета: будет названа позже
Тип: джен
Рейтинг: PG-13
Персонажи: БК-мл., РБ, ЛВ
Жанр: драма
Размер: мини
Дисклеймер: канон принадлежит Джоан Роулинг
Саммари:
– Зачем мы это делаем, Барти? – сказал Регулус в тот вечер на исходе второй бутылки огневиски, глядя на меня совершенно трезвыми глазами.
– Чтобы править миром, Рег, – ответил я.
Тема задания: «Рассказ о причинах, по которым люди решают вступить в подпольную организацию»
Предупреждение: в фике допущены некоторые вольности с фактами канона – Барти Крауч-мл. является ровесником Регулуса Блэка, а дом номер 12 на площади Гриммо называется Блэк-холл.
Примечание 1: фик написан на командный конкурс «Война Роз»
Примечание 2: за этот фик нужно голосовать по критериям "Раскрытие темы/общее впечатление"


* * *

– Барти, если ты хоть что-нибудь про него знаешь, скажи нам, – говорит миссис Блэк. Делает паузу, отводит взгляд. Потом заглядывает мне в глаза и добавляет: – Пожалуйста… – и отворачивается.

Она хорошо держится, старается изо всех сил, ее выдают только едва заметные нотки в голосе. Просто я знаю эту интонацию. Мерлин, как же хорошо я ее знаю. Такое жалкое собачье поскуливание, от которого сводит зубы. Слыша его, сразу понимаешь: перед тобой проигравший. Лузер. Домашние эльфы говорят именно так, поэтому я когда-то и обратил внимание: временами речь моей матери – достопочтенной миссис Крауч – звучала точь-в-точь как речь Винки. Миссис Блэк до такого, как моя мать, не опускается, но того, что я слышу, мне вполне достаточно.

Она уже раскололась. Уже показала, что уязвима. Если бы мне хоть что-то от нее было надо, я бы сейчас мог из нее веревки вить.

Только мне ничего не надо. Мне просто противно и хочется побыстрее отсюда свалить. Потому, что я понимаю: гордая миссис Блэк из Блэк-холла – подделка. Дешевка.

Отец бы сказал: «Она меня разочаровала». «Разочаровала», понимаете? Хороший эвфемизм. «Барти, ты меня разочаровал», – говорил он по любому поводу, и пока я не пошел в Хогвартс, эти слова были главным кошмаром моей жизни.

Я предпочитаю обходиться без эвфемизмов. «Разочаровал» на самом деле значит «предал». Рано или поздно тебя предают все.

Люди обожают прикидываться теми, кем не являются.
Смелыми. Или умными. Или богатыми. Или чистокровными.
Прикидываться, что всё знают. Или что страшно круты.
Что хотят тебе добра.
Или что любят тебя.

А потом, рано или поздно, ты понимаешь, что это не так, и становится мерзко. Тебя обманули или пытались обмануть. Обвели вокруг пальца. Предали. А тот, кто готов мириться с предательством, – слабак и неудачник.

Когда я изложил эту теорию Регулусу, он сказал, что я ненормальный. Что, мол, совсем не все притворяются, а то, о чем я говорю, – еще не предательство. Мы так ни до чего и не договорились.

Тогда я не обратил на его слова особого внимания – Рег всегда был идеалистом, и мы с ним часто спорили до хрипоты на всякие умные темы. Теперь я понимаю, что это был первый звоночек. Он защищал лицемеров и предателей потому, что сам был таким. Тоже прикидывался тем, кем на самом деле не являлся.

И так всегда, понимаете. Почти всегда. За одним исключением, о котором позже.


* * *

…Когда я был маленьким, я считал отца живым воплощением Мерлина и основателей Хогвартса в одном лице. Если бы он меня хоть раз похвалил, я бы, наверное, описался от счастья. Но что бы и как бы я ни делал – все было бесполезно. Если у меня не получалось, я был неудачником: «Барти, ты меня разочаровал». Если получалось, этого было мало: «Главное – не останавливаться на достигнутом». Мерлин, я слышал это столько раз, что стоит мне закрыть глаза – и у меня в ушах звучит его голос. И меня от него тошнит.

Знаете, как у нас проходили семейные обеды?

Мы с матерью сидели и молчали. А он говорил. Вместо нас там могли сидеть два тролля с щебенкой вместо мозгов или вообще две деревянные чурки – он бы не заметил, потому что вообще ничего не замечал в такие моменты, кроме звука собственного охрененного голоса. «Борьба с коррупцией», «обеспечение законности», «противодействие чистокровному экстремизму» – и прочее, прочее, прочее… На нас ему было плевать, мы были даже не статистами – мы были зрителями в этом театре одного актера. Впрочем, нет – мать, видимо, была рабочим сцены. Она всю жизнь убила на то, чтобы его шоу шло без помех.

Однажды, когда мне было четырнадцать, я спросил ее, почему она от него не уходит.

Это был день ее рождения, о котором отец, как всегда, забыл. Ах нет, забывал он только в половине случаев, еще в половине он просто «был очень занят на работе». Я не помню, как было в тот раз. Помню только, что Винки приготовила праздничный ужин, а мы ждали и ждали отца, и мне уже до смерти хотелось жрать, но мать все говорила: «Ну давай подождем папу, он же скоро придет…» В конце концов она все-таки распорядилась подавать ужин, но сама вышла к столу с покрасневшими глазами, и хотя я был голоден, как мантикора, эта чертова пересушенная индейка встала у меня поперек горла.

– Почему ты от него не уходишь? – спросил я. Я знал, что не должен этого говорить, но у меня лопнуло терпение.

Мать заморгала и улыбнулась как-то криво и жалко, и я почувствовал, что кишки у меня в животе завязываются в узел. Больше всего мне хотелось шарахнуть по столу Бомбардо.

– Что ты такое говоришь, Барти! Ты же знаешь, папа много работает…

– Он всю жизнь работает! – заорал я. – Какого хрена он работает в твой день рождения? Какого хрена ты сидишь тут весь день и ждешь, когда он соизволит прийти? Почему у тебя нет подруг? Почему у тебя нет своей жизни? – Мать заморгала еще сильнее. Мне надо было остановиться, но я уже не мог. – Ему на нас насрать, неужели ты до сих пор не поняла? На тебя, на меня… Почему ты не видишь, что он просто самовлюбленный козел?

Кажется, мать аппарировала, потому что она оказалась возле меня в один момент. Она ударила меня со всего размаху – щека потом горела весь вечер. Ни до, ни после она меня никогда даже пальцем не трогала.

Несколько секунд мы смотрели друг на друга, не произнося ни слова. Глаза у нее были совершенно безумные – она глядела на меня с таким ужасом, будто по меньшей мере раскроила мне череп и теперь я валялся в крови у ее ног.

Потом она потянулась ко мне – рука тряслась, как у пьяной.

– Барти! – сказала она с той самой интонацией.

Я развернулся и бросился к себе наверх – только успел услышать, как в камине полыхнуло пламя. Его превосходительство господин глава департамента все-таки почтил супругу своим присутствием раньше, чем наступила полночь.

По-моему, именно тогда я понял, что я ее ненавижу. Что я их обоих ненавижу. Понимаете, до этого я думал, что она терпит все – равнодушие отца, его занудство, его вспышки плохого настроения – потому, что просто боится его, или боится, что, уйдя от него, останется без денег, или еще что-нибудь в этом роде… Думал, что вот я стану взрослым – и спасу ее, вытащу из этого болота, и мы будем жить совсем по-другому. А тут я понял – честное слово, по-моему, для моих тогдашних четырнадцати лет это было неплохое умозаключение – что она мирится со всем не из страха, а потому, что сама этого хочет. Что ей в кайф перед ним пресмыкаться, понимаете? Это я вижу, что он – лицемерный, надутый, холодный ублюдок, а она готова всю жизнь заглядывать ему в рот и при этом счастлива до поросячьего визга. И ей не нужно никакой своей жизни, никакой независимости, никакой, к боггарту, свободы выбора, о которых нам в школе твердит Дамблдор.
И, главное, на хрен не нужно, чтобы я ее спасал.

И кто скажет мне, что это не предательство – пусть катится к чертовой бабушке.

…А потом, знаете, я еще немного пораскинул мозгами – и понял, что таких людей, как моя мать, в мире до хрена.


* * *

И хватит о матери.
После того раза я никогда не оставался дома на день ее рождения – слава Мерлину, у меня уже были дела поинтереснее.

Что касается отца… о-о-о, это совсем другой разговор.

Даже после того, как я окончательно понял, он никогда не будет мной доволен, я еще некоторое время питал иллюзии относительно его самого. Я думал, что это я – ничтожество и лузер, понимаете? Я, а не он. К тому моменту, как я пошел в Хогвартс, моя голова была набита отцовскими рассуждениями, а сам я твердо стоял на пути к тому, чтобы стать полноценным задротом.

И тут на сцене появляется Регулус Блэк.

Понимаете, я знал его с незапамятных времен и всегда – всегда, блин! – он казался мне нереально крутым. Мы с ним какие-то десятиюродные братья – моя бабка из Блэков; так что, когда мы еще под стол пешком ходили, моя мать часто ездила в гости к его матери, и пока они распивали чаи, мы играли в поход к Фонтану удачи, или в основание Хогвартса, или во что-нибудь типа того.

Если бы вы побывали дома сначала у нас, а потом у Блэков, вы бы поняли, о чем я сейчас скажу.
У нас все было правильно и скучно до зубной боли, а Блэк-холл походил на огромную коробку с игрушками… с довольно странными игрушками, скажем прямо, но от этого было еще интереснее. Головы домашних эльфов на стенах корчили рожи, на чердаке жила крепко спевшаяся компания упырей, а старший брат Рега утверждал, что где-то прячется еще и боггарт, но, думаю, он врал. Кроме того, в комнатах было полным-полно всяких удивительных и опасных – реально опасных! – штуковин: музыкальных шкатулок, которые погружали в летаргический сон; щипцов для орехов, которые норовили откусить пальцы; кубков, сделанных из настоящих человеческих черепов и так далее. Разумеется, трогать все это строго запрещалось, и, разумеется, мы все равно трогали и регулярно огребали за это.

Когда нам было лет по семь, наши родители поссорились – точнее, мой отец поссорился с его родителями, и Рега я больше не видел до самого Хогвартса. Блэки, по мнению отца, были недостаточно благонадежны. Тирады против чистокровных волшебников, чьи извращенные понятия о фамильной чести толкают их на путь поддержки радикальных идей и попустительства преступной деятельности, звучали у нас за столом регулярно. Впрочем, по мнению отца, у половины Слизерина родители были недостаточно благонадежны. Если бы я к середине первого курса не обзавелся собственной головой на плечах, мне предстояло бы провести все семь лет в виде мебели в углу слизеринской гостиной.

Да, я собирался про Регулуса.

Грязнокровок в Слизерине не водится, да и нищебродов мало, но даже там – есть Блэки, а есть все остальные. У Регулуса был фирменный аристократический взгляд, который говорил: «Вы все – дерьмо». У его матери точно такой же, и у миссис Лестрандж, и даже у его дебила-брата. Когда я был гораздо младше и глупее, я, не поверите, пытался изобразить этот взгляд перед зеркалом. Бесполезно. То, что получалось у меня, в максимальном приближении гласило: «Умрите, суки!» А это совсем другое дело.

Понимаете, эта сволочь выросла в полной уверенности, что ему все можно. Ему не то что не приходило в голову в этом сомневаться… Он даже мысли не мог допустить, что кто-то может допустить такую мысль. Когда мы были на первом курсе и моя голова еще была полна той ересью, которую в нее вбивали дома, я загнул ему что-то про то, как нехорошо глумиться над грязнокровками. Он посмотрел на меня тем самым фирменным взглядом и спросил: «Почему?»

И, знаете, он спросил так, что я не нашел, что ответить.


* * *

Нам было по пятнадцать лет, мы сидели в Запретном лесу, курили маггловские сигареты и философствовали.

– Если бы ты мог поговорить по душам с любым человеком, живым или мертвым, кого бы ты выбрал? – спросил я.

– Урика Странного, – ответил Регулус. – По крайней мере, поржали бы.

Некоторое время мы перебирали самые дикие кандидатуры. Потом мне надоело. Рег сразу это заметил – он всегда замечал такие штуки.

– Ну ладно, если серьезно… я не знаю. С Монтегью Найтли, пожалуй. Я не шучу! – быстро сказал он. В то время Регулус – помимо своего обязательного квиддича – до странности увлекался волшебными шахматами. – А ты?

Я знал свой ответ, но еще раз мысленно взвесил его, прежде чем произнести вслух.

– С Сам-знаешь-кем.

Пару секунд Рег молчал. Потом спросил:

– И зачем тебе?

– Хочу разобраться… настоящий ли он. – По лицу Регулуса было видно, что он ни хрена не понимает, и меня это так зацепило, что я вытащил кое-что из самой глубины своей… не побоюсь этого слова – души. – Помнишь, я тебе говорил, что все притворяются? Весь мир из кожи вон лезет, чтобы что-то из себя изобразить. Посмотри на моего отца. Посмотри на Дамблдора. Посмотри… да на кого угодно. Думаешь, они на самом деле такие? Не верю. Одни стараются казаться лучше, чем они есть, другие – хуже. Мне интересно, действительно ли Сам-знаешь-кто такой, как о нем говорят. Или он тоже – подделка. А тебе – тебе разве было бы не интересно его увидеть?

Регулус медленно затянулся, потом так же медленно выпустил дым. Я хорошо его знал и сразу понял, что меня ждет бомба.

– Я уже видел.

Я старательно изобразил на лице невозмутимость, но он меня тоже знал хорошо, поэтому рожа у него стала страшно довольная. Ну да, а фигли я хотел – это ведь Блэки. Кроме того, Регулус уже как-то проболтался, что миссис Блэк училась с Сами-знаете-кем на одном курсе в Хогвартсе, а про миссис Лестрандж давно ходили слухи, что она у Сами-знаете-кого правая рука. Мне пришлось вдохнуть и выдохнуть, прежде чем я смог спросить максимально небрежным тоном:

– И какой он?

– Он… – Регулус, кажется, нарочно тянул с ответом. – Он очень крут.

И больше я так ничего и не смог от него добиться.


* * *

Моя мечта наконец сбылась, когда мы окончили Хогвартс. За это я тоже должен благодарить Регулуса, потому что без него хрен бы меня кто пригласил на прием в Малфой-мэнор.

– Позвольте мне представить вам нашего друга, милорд. Барти Крауч-младший, – сказал Малфой. – В отличие от своего отца…

Сами-знаете-кто сделал едва заметный жест, и Малфой умолк. Я не поворачивался к нему, но плечом почувствовал, что он будто уменьшился в размере. Лорд посмотрел мне прямо в глаза, и... Я не знаю, как это правильно объяснить – я почувствовал, что меня взяли и аккуратно разобрали, как модельку из конструктора, а потом собрали обратно, и все это быстрее, чем нормальный человек сумел бы произнести «Легилеменс!» Я даже не успел понять, что я об этом думаю. Просто выпал из реальности.

Я вспомнил, что говорил Регулус: «Возможно, он захочет тебя просканировать. Он часто так делает», – и сразу понял, что это воспоминание Лорд прочитал тоже, одновременно с тем, как оно всплыло у меня в мозгу. Он слегка усмехнулся.

Глаза у него были совсем не черные, как я когда-то себе воображал, а карие, цвета чая, и почему-то с красными бликами – прозрачные, но совершенно непроницаемые.

Потом внутри этих глаз будто закрылась дверь – и я выдохнул. Модельку поставили обратно на полку.

– Барти Крауч, – сказал он, протягивая мне руку. Я физически ощутил точку, которую он поставил после моей фамилии. Ощутил, что там не осталось никакого пространства, куда можно было бы всунуть ненавистное «младший». – Думаю, нам найдется, о чем поговорить.

И улыбнулся. Мне.

После приема – где все было так, как и полагается на приеме, когда гости расходятся трезвыми и голодными, – мы с Регулусом отправились в бар в Лютном переулке. Я бросил на стойку горсть галлеонов – все, что мне тайком от отца сунула мать, когда я приехал из Хогвартса, – и бармен заулыбался нам так, будто мы были Духом Рождества. Мы заказали самый дорогой коньяк и пили его прямо из горла, и я не чувствовал, что пьянею, – то есть мне хотелось орать и бегать по потолку, но сознание оставалось кристально ясным… или мне так казалось.

В конце концов я отключился и проснулся уже утром, дома у Регулуса, – как ни странно, свежий как огурчик и голодный как мантикора.

Дома меня ждала привычная рутина: выволочка от отца, слезы матери и причитания Винки – но я впервые был спокоен, будто Гигантский Кальмар. Я просто смотрел прямо в лицо отцу. Молча. Пока и он не замолк. Потом развернулся и ушел в свою комнату.

Через месяц я принял Метку.


* * *

– Думаю, он и правда ничего не знает, Вальбурга. Очень жаль, – говорит мистер Блэк. За неделю, что прошла с тех пор, как Регулус пропал, он внезапно постарел и сейчас, если откровенно, выглядит так, будто он на этом свете не жилец. Он всегда хорошо ко мне относился, и мне, наверное, должно быть его жалко. Но я ничего не чувствую. – Иди, Барти. Иди.

Я выхожу из успевшего стать мне ненавистным Блэк-холла – и у меня сразу будто крылья вырастают, я испускаю боевой клич, на меня оборачиваются прохожие, но мне плевать.

«Ты эгоистичный ублюдок, Барти», – говорю я сам себе голосом отца и смеюсь. Смеюсь от радости, что могу над этим смеяться.

Моя совесть чиста. Это меня предали.

Я знал это с того момента, как мы ликвидировали Маккиннонов. Знал, что Регулус сломался. Иногда мне кажется, что именно эта тварь Маккиннон во всем виновата, и тогда мне хочется вытащить ее из могилы и снова убить. Впрочем, в другие моменты мне кажется, что дело совсем не в ней.

У Маккиннон была дочка. Мелкая совсем девчонка – не знаю, сколько ей было лет, я не помню досье. Наверное, дочка его и доконала. Они с отцом и дедом очень не вовремя вернулись домой.

…Понимаете, нас ведь инструктировали. И раньше, и непосредственно перед заданием. Трэверс говорил: «Не отвечайте на вопросы, не вступайте в диалог, блокируйте сознание, не всматривайтесь в глаза… Это простейшие правила гигиены». Кто мешал Регулусу послушаться?

– Я тебя знаю, – сказала сука Маккиннон, посмотрев ему в глаза. Неизвестно, владела ли она легилеменцией и успел ли он что-то блокировать – или ему хватило одной фразы. – Ты брат Сириуса. – Она ведь не могла не понимать, что этими словами подписывает себе смертный приговор? Впрочем, он и так был подписан.

…Ну, и, конечно, девчонка. Трэверс был прав – что мы должны были с ней делать? Отвести за ручку в аврорат? Утешить? А так – а так, может, хоть кто-нибудь из этих недоделанных героев задумается.

– Зачем мы это делаем, Барти? – сказал Регулус в тот вечер на исходе второй бутылки огневиски, глядя на меня совершенно трезвыми глазами.

– Чтобы править миром, Рег, – ответил я. А что он хотел услышать? Можно подумать, я с пеленок мечтал убивать детей! Мы ведь оба знали, что вступаем не в Общество юных театралов.

…Впрочем, знаете, я ведь и тогда еще не мог поверить, что он меня предаст. Прошел месяц – все было почти так же, как всегда, только Рег был молчаливее, чем обычно. Я думал – переварит и забудет. Это же была наша мечта, понимаете? Весь мир горит синим пламенем, и мы посреди него, крутые, как я не знаю что, – и чтоб все по-настоящему, чтоб никакой тухлятины, никаких званых обедов по воскресеньям и плюшевых чехлов на креслах. Чтоб никогда не превратиться в своих отцов. Охрененная мечта, разве нет?

А потом он как-то вечером заявился ко мне. Кружил по комнате, молол какую-то чушь. То про Хогвартс, то про детство… Например, брякнул вдруг:

– А помнишь, Барти, ты говорил, что у тебя была нянька-эльфийка?

– Ну… да. Она и сейчас есть, – я честно не понимал, что происходит, а следующий вопрос мне и вовсе показался бредом.

– А если бы… если бы с ней что-нибудь случилось, ты бы расстроился?

Мне это начинало надоедать.

– Рег, ты обкурился, что ли? Это эльфийка. У вас дома их головы на стенах висят.

Он вдруг остановился, как вкопанный, и с минуту смотрел на меня. Очень задумчиво.

– Ладно, проехали, – усмехнулся он наконец. – Помнишь, я тебя как-то спрашивал, зачем мы это делаем? Напомни ответ.

– Чтобы править миром, Рег.

– Точно, – сказал он. – Счастливо, Барти.

Больше я его не видел. На вторые сутки после его исчезновения я наконец поверил в то, что случилось, и отправился к Темному Лорду. Я сказал одно слово: «Регулус». Остальное он считал сам.

– Спасибо, Барти, – сказал он очень серьезно. – Я ценю.

А через неделю меня позвали в Блэк-холл.


* * *

Темному Лорду бесполезно врать. Умалчивать о чем-то тоже практически невозможно.
Впрочем, я и не собирался. Я допускал, что в коньяк подмешан веритасерум, но мне было нечего скрывать. Я – вот он. Вполне настоящий. И мне до сих пор хотелось знать, настоящий ли он.

– У тебя интересный взгляд на жизнь, Барти, – ему по-прежнему удавалось произносить мое имя так, будто других людей с таким именем в мире не существовало – уж точно не в моей семье. – И интересный взгляд на меня. Почему бы нам не открыть карты? Ты хочешь знать, действительно ли я – жестокий, алчный, властолюбивый ублюдок без жалости и совести, каким меня считают в магической Британии? – Он смотрел на меня с откровенным любопытством. Меня такой поворот разговора настолько заинтересовал, что я как-то забыл о том, чтобы все отрицать. – Ты чудесно формулируешь, Барти. Я действительно именно такой. Более того, я предоставляю тем, кто со мной, все возможности быть такими же. Пока мир горит синим пламенем. Я ответил на твой вопрос? – Я кивнул. – Думаю, на будущее тебе будут полезны занятия окклюменцией. Не сомневаюсь, что миссис Лестрандж согласится дать тебе несколько уроков.

…Помните, я говорил вам, что есть одно исключение? Ну, в смысле, что все притворяются теми, кем не являются, – кроме одного человека?

Что бы я ни думал теперь про Регулуса, в одном он был прав.
Темный Лорд действительно очень крут.